Сохейр Хашогги - Мираж

— Кто украшал эти апартаменты? — спросила Амира, когда Малик, с трудом сдерживая распиравшую его гордость собственника, провел сестру по прекрасной квартире. — Здесь побывала женщина… Я вижу явные следы ее пребывания. На пианино — изящно обрамленные фотографии, гостевые комнаты затянуты брюссельскими кружевами… Сам бы ты до этого не додумался.

— «Женщина», о которой ты с таким сарказмом говоришь, — профессиональный декоратор, и, смею тебя уверить, ей щедро заплачено за эту красоту, за эти, как ты выразилась, следы.

— Так вот оно что, — поддразнила Амира брата, — ты решил разнообразить свою личную жизнь интрижкой с декоратором?

Ответить Малик не успел. В комнату с криком «Папа! Папа!» вихрем ворвалась маленькая девочка. За Лайлой с трудом поспевала нянька.

Малик присел и, обняв ребенка, прижал его к груди. Нежность, вспыхнувшая в глазах отца, выдала всю глубину его любви. Ангельским личиком и озорными темными глазками Лайла напоминала парижского сорванца, по недоразумению одетого в роскошные одежды.

Отступив на несколько шагов, Амира с замиранием сердца во все глаза смотрела на брата и его дочурку. Племянница говорила на безупречном французском языке, временами вставляя в свою речь непристойные словечки из марсельского сленга, что невероятно забавляло Малика.

Рассказывая отцу, что они сегодня делали с няней, девочка до неузнаваемости коверкала многие известные ей арабские слова.

Увидев Амиру, Лайла одарила и ее своим вниманием.

— Ты принесла мне сегодня какой-нибудь подарок? Я все еще ношу то платьице, что ты привезла мне в прошлый раз. А у тебя есть маленькие девочки, с которыми я могла бы поиграть? А ты еще приедешь к папе? — без остановки тараторила малютка.

Амира осторожно, чтобы не проговориться о своем родстве с папой, отвечала на вопросы Лайлы. Девочка знала, что Малик ее отец — для него было бы невыносимо скрывать это, — но чтобы избежать подозрений, он поселил няню и девочку в соседнем доме, в уютной квартирке. Это был не слишком удачный выход из положения, но Малик надеялся, что со временем он сумеет как-то изменить ситуацию.

Вырвавшись из объятий отца, девочка начала гонять по квартире мяч. Няня попыталась было остановить разыгравшегося ребенка, но Малик отрицательно покачал головой. Его не смущало, что мячик летает среди дорогих и хрупких антикварных вещей, — он был счастлив радости дочери.

«Как он одинок, — подумала Амира. — В нем так много любви, она переполняет его. Нет, он не должен жить бобылем».

— Ты не собираешься устраивать свою жизнь, Малик? — с сестринской прямотой спросила Амира. — Лайле нужна мать, и если бы ты нашел женщину, на которой мог бы жениться, то вы смогли бы жить все вместе, одной настоящей семьей.

Малик задумался, словно сомневаясь, стоит ли отвечать искренне. На его лице мелькнула застенчивая улыбка.

— Сейчас я не хочу говорить ничего определенного… Пока для этого не пришло время. Но я встретил одну женщину… Своей тяжелой судьбой она напомнила мне Лайлу. Если все будет хорошо, то думаю, что скоро у меня будут для тебя новости.

Амира обвила руками шею брата.

— Я так счастлива это слышать, Малик. Я буду думать об этом «положительно». В моих учебниках по психологии сказано, что положительное мышление помогает свернуть горы.

Малик рассмеялся.

— Чувствую, мне скоро придется очень аккуратно выбирать выражения в твоем присутствии. Ты же выведаешь все мои тайные мысли, — он снова стал задумчив. — Как ты, сестренка? Как твое замужество? Али — хороший супруг?

— Он… Я… Да. Все очень хорошо.

Внезапно взгляд Малика стал жестким.

— Он плохо с тобой обращается? Скажи мне правду, Амира. Если это так, я сумею положить конец его издевательствам, клянусь тебе.

— О чем ты говоришь? Все просто прекрасно. Али чудесно ко мне относится. Все так считают. К тому же он просто обожает нашего сына.

— Ну что ж, ладно.

Как ни прискорбно было это сознавать, но Амире приходилось мириться с тем, что Малик и Али недолюбливают друг друга. У первого причина была в естественном стремлении брата защитить сестру. Али черной завистью исходил при одной мысли о Малике, ведь шурин, будучи на два года моложе его, сумел своим трудом сделать себе имя и сколотить состояние.

А сам Али, пользуясь своим происхождением, беззастенчиво использовал придворное влияние, дворцовые сплетни и неисчерпаемые богатства своего отца.

Неприязнь между Али и Маликом, причиняя Амире душевные страдания, имела, однако, и свои положительные стороны. Стоило Амире сказать мужу, что она собирается к Малику, как она получала увольнительную на весь вечер.

Несколько часов спустя Амира сидела в открытом кафе. Синее небо, теплое ласковое солнце — день был чудесный.

— Интересно, что бы стало с нами, — спросила Амира, — не будь у нас денег?

— Мы были бы бедняками, разумеется, — с улыбкой отвечал Филипп. Его ладонь лежит на руке Амиры. — Впрочем, это касается только вас. Я же всего-навсего простой деревенский врач. Наношу визиты больным и исправно плачу налоги во французскую казну.

Амира лукаво улыбнулась в ответ. Она-то прекрасно знала, что эти «визиты» частенько начинались с полетов в Эр-Рияд, Маскат или Амман.

Но думала Амира в этот момент вовсе не о визитах. В ее воображении рисовались другие картины: по мановению волшебной палочки она освобождается от Али, от всех его денег и окружения. Теперь Амира просто женщина — свободная женщина, она сидит в бистро на левом берегу Сены с человеком, которого обожает.

За несколько месяцев, прошедших после их первой встречи, Амира урывками виделась с Филиппом всего несколько раз — то в аль-Ремале, то на приемах в парижском посольстве. Но все это время француз незримо присутствовал в ее жизни, врываясь в сны и фантазии женщины. Сколько раз, стараясь заснуть в холодной, одинокой постели, представляла себе Амира, как сидит она вот так, за одним столиком, с голубоглазым нормандцем и ласковый ветерок с Сены треплет его слегка тронутые сединой волосы.

«Неужели так любят мужчину? Значит, это то самое чувство, ради которого Лайла рискнула жизнью и в конце концов потеряла ее?»

— Скажите мне, каково ходить в чадре? — внезапно спросил Филипп. Глаза его были абсолютно серьезны.

— Я ненавижу чадру и всегда ее ненавидела. Одно время мне казалось, что я к ней привыкла, но сейчас я с содроганием думаю, что мне придется снова ее надеть, вернувшись домой.

— Я понимаю, что у вас нет выбора. Но есть ли какое-нибудь обоснование необходимости чадры? Я имею в виду религиозное обоснование.