Анастасия Машкова - Поющая в репейнике

– Нет пока. А ты думаешь, может?

– Конечно, может! – хмыкает Рита.

– А… убить может?

Рита затихает.

– Манька, ты шутишь или всерьез?

– И сама не знаю, Ритусь. Голова лопается. Такое ощущение, что я влезла в мрачную пещеру со средневековыми скелетами, которая казалась раньше миленьким уютным убежищем.

Рита снова выдерживает паузу, а потом говорит очень серьезно:

– Значит, так, Голубцова. Бери-ка ноги в руки и приезжай ко мне. Есть у меня к тебе разговор про пещеру со скелетами. А лучше так. Я подхвачу тебя где-нибудь по дороге, и посидим мы с тобой в кафе, на нейтральной территории. У меня тут тоже дома – не сахар.

Подруги встречаются в одной из кофеен на Тверской. Рита бросается к подруге, раскрыв руки.

– Манька, ну наконец-то мы вместе! Ты уж не обижайся на меня, я на работе веду себя как последняя баба-яга. И Тосика ни разу не навестила в больнице, бессовестная. Правда, у меня Ника та-акой подарочек я тебе скажу, – Рита закатывает глаза и шлепается на стул, хватает меню.

– Да ладно, Ритусь, мы и не говорили толком за зиму ни разу. Ты на меня тоже не обижайся. У тебя вон какие дела творились, а тут я со своей нагрянувшей любовью до помутнения разума.

– Это бывает, – снисходительно играет бровями Ритуся и заказывает у подошедшей официантки кучу десертов. В последнее время Кашина забросила все свои диеты и отменила жесткие правила. Только сладкое и жирное дает ей иллюзию комфорта и расслабления, что незамедлительно сказывается на стройных боках и лице. Ритуся округлилась, пополнела и стала выглядеть проще. И во взгляде ее появились обреченность и тоска.

Когда официантка отходит, она решительно наседает на подругу, требуя откровений. И Маня рассказывает ей о Розе. В ответ она выслушивает жесткий и правдивый монолог подруги о сделке Супина с Кашиным, об устраненном много лет назад коллеге при помощи несчастной жены и… Нет! О ночи с Павлом Рита не рассказывает. И о поцелуях, с которыми она обрушивается иногда на начальника в кабинете, заходя вроде бы по делу. С течением времени Павел дает настойчивой бухгалтерше все менее решительный отпор. Вчера вот она даже остановила его, чтобы он не содрал с нее брюки и не уложил страстную подчиненную на стол.

Покончив со своим выверенным до мелочей рассказом и отодвинув пустую креманку из-под пломбира, Ритуся откидывается на спинку стула.

– Словом, решай сама, Мань, что лучше: принимать все как есть, не строя иллюзий, и находиться рядом с этим притухшим вулканом, от которого не знаешь, что и когда ждать, или… или беги от него, как от чумы. Вот, собственно, и вся правда.

Маня сидит, растерянно раскинув руки, и смотрит на остывшую чашку с кофе.

– Почему ты мне не рассказала про эту историю с женой Супина раньше, как только узнала?

– А зачем? Ты любишь Полкана, счастлива с ним, ну и дай вам Бог!

– Но сама-то ты могла бы жить с убийцей и шантажистом?

Ритуся презрительно пыхает:

– Пфф, я именно с таким и жила! Тебе это прекрасно известно. Правда, ничего хорошего из этого не вышло, но… я кое-чему научилась у Кашина. Например, правилам торговли. Ты это называешь шантажом. Имеешь право. Мань, ты можешь мне не верить, но я действительно тебя люблю и желаю добра, потому просто заклинаю тебя, не рассказывай ты ничего Полкану! Не спрашивай. Вдруг он и вправду… того?

– Что того? – отчаянно смотрит на Ритусю Голубцова. – Убьет меня? Или тебя? А лучше – надоевшего Тосика: подсыплет в слабительный чай стрихнину руками сиделки. Ну, что молчишь?!

Рита ежится под ее страшным взглядом.

– Ничего, я так, Мань, с перепугу. Делай, что считаешь нужным. Я тебе рассказала все, что знаю.

– Да, спасибо, Ритусь. Ты подтвердила все слова Розы. И я совершенно не знаю, как с этим быть.

От усталости и непереносимого напряжения Маня, оказавшись в вагоне метро, проваливается в тяжелый и крепкий сон. Ей снится серая, чуть припорошенная снегом дорога, хмурые сугробы по краям и среди них – ершистые бурые кусты. Маня знает, что должна влезть в эти заросли и сорвать ветку примороженного репейника. Колючки лезут в лицо, царапают щеки, ладони. Но Маня должна, обязательно должна сорвать этот проклятый репейник. Она подбадривает себя каким-то ладным мотивчиком, чем-то душещипательным и сиропным, вроде песни Киркорова про «единственную», и прокладывает дорогу в кустарнике. Зачем он ей? Кто гонит ее в эти ощетинившиеся дебри? Репейник с силой впивается ей в щеку, и Маня, вскрикнув, просыпается.

Слева от нее сидит пожилая тетушка в пальто «букле». На шершавое плечо тетки Маня заваливается все время, что едет в вагоне. Тетушке надоедает эта болтанка, и она Маню грубо отпихивает.

– Я пела?! Пела в репейнике? – ошалело спрашивает Маня у тетки, разлепляя воспаленные глаза. Наконец, ей удается высвободиться из наваждения сна, и она оглядывается по сторонам. Супружеская парочка напротив делает вид, что Мани не существует в этом пространстве и времени. Они со скукой смотрят поверх ее головы…

Через час Маня открывает дверь в Алину квартиру и, кивнув изумленной «гестаповке», проходит в свою комнату.

Она тянется к городскому телефону, набирает номер Супина.

– Паша, я завтра на работу не приду. И в ближайшие дни не приду – заболеваю.

– Манюш, так давай я перевезу тебя к нам! Грипповать нужно в спокойной обстановке, – бодро отзывается Полкан.

– Нет, я хочу побыть одна.

– То есть как одна? Ты ведь с Трофимом и Ольгой Аркадьевной.

– Да, вот она тут лишняя. Я подумаю над этим.

– Маша, что происходит? Меня это уже не просто напрягает, меня это выбешивает! Я не позволю так манипулировать своей жизнью!! Хватит уже!! – верещит высоким голосом Супин.

– Павел, а ты часто вот так кричал на Ирину Вадимовну – онколога и кандидата медицинских наук? Или только когда угрожал отобрать ребенка? – устало спрашивает Маня.

– Ч-что? Ты… о ком сейчас ты… – еле слышно произносит Супин.

– Я хочу побыть одна. И подумать. И отоспаться. И котлет Тосику завтра накрутить. Прощай…

Вырвав телефонный провод из розетки и выключив мобильный, Маня идет в гостиную. Трофим лежит на диване, а сиделка стоит рядом и что-то капает в крохотную рюмку.

– Что это? – резко спрашивает Маня.

– Валокордин. Трофим Евгеньевич плохо спит, – удивленно поднимает брови Ольга Аркадьевна.

– Мань, я думал, это мне только слышится или снится: твой голос за стенкой. Очень уж сердитый голос, – улыбается Трофим, глядя на Маню.