Нора Робертс - Притяжение противоположностей

И, повернувшись, пошел прочь, ему хотелось самому поверить в слова, которые он только что произнес.

Глава 12

Эшер сидела на кровати и смотрела финальный матч мужского чемпионата с участием Тая. Она почти не слушала телевизионного комментатора, потому что сама могла оценить каждый удар и каждый прием. Она не могла пойти на стадион по известной причине, но по телевизору никто не мог ей помешать смотреть на игру Тая.

Она внимательно вглядывалась в его лицо, когда шел крупный план. Да, напряжен, но полностью сосредоточен на игре. Как всегда, полон взрывной энергии, может быть, больше, чем обычно. И она была рада за него.

Каждый раз, когда показывали замедленной съемкой его замах, удар и полет мяча, она наслаждалась красотой его движений и игрой мышц. Он был настоящим спортсменом. И смог свой гнев подчинить дисциплине. Ракетка ожила, стала как бы продолжением руки. Он был так хорош, с горящими глазами, с гривой волос, которые метались за спиной, сдерживаемые повязкой, что придавало ему романтический облик. Он играл яростно, как будто не знал усталости, не делал ошибок, казалось, энергия в нем была неисчерпаемой. Что двигало им в этой ненасытной жажде борьбы?

Он всегда был шаровой молнией, но сейчас превзошел сам себя — это был шторм, взрыв, и она слишком хорошо его знала, чтобы понимать, что кроется за этим. Он был на грани срыва, но это делало его игру чрезвычайно захватывающим зрелищем.

Бедняга Чак, с которым Таю пришлось встретиться в финале, не мог противостоять такому натиску — резаные удары с лета просто не брались. Чак метался по площадке, не успевал, не имел никаких шансов. Один раз ошибся судья на линии, отдав очко Чаку, и когда камера поймала крупным планом взбешенное лицо Тая, Эшер даже поежилась. Точно таким же взглядом он смотрел последний раз на нее — презрительно и с ненавистью. Казалось, взрыв неизбежен. И все-таки он сдержался — лишь резко отвернулся и пошел к задней линии. Пригнувшись, качаясь с ноги на ногу, сузив глаза, как тигр, стал готовиться принять подачу.

Он брал любые мячи, даже те, которые практически не брались, когда мяч вместо того, чтобы отскочить от земли, слабо подпрыгивал и менял направление. Превосходил противника во всем — в тактике, в напоре, яростной агрессии. Старбак никогда еще не играл так мощно и профессионально. Эшер невольно ощутила гордость. Он деморализовал даже такого опытного профи, как Чак, тот не успевал отбить, как мяч возвращался с немыслимой скоростью и силой на его сторону. Удары в заднюю линию были безупречны, и не было причин сомневаться в этом, когда поднималось легкое облачко мела.

Она слышала каждый его шумный выдох, свист воздуха, рассекаемого ракеткой. Как бы она хотела быть сейчас с ним рядом.

Но он не хотел. Она не сможет забыть его взгляд, полный отвращения и ненависти. Тай всегда был человеком крайностей — он либо любил, либо ненавидел и не шел на компромисс. Он вычеркнул ее из жизни. Значит, придется принять это. И она должна… Смириться? Но Эшер тоже была не из робкого десятка, у нее была гордость, а борцовских качеств ей тоже было не занимать. Разве она уже однажды не совершила ошибку, смирившись перед чужой волей? И во что это вылилось? Она снова взглянула на экран, где возникло лицо Тая, его глаза, перед тем как он сделает замах и пошлет мяч, как снаряд, в сторону противника. Ее захлестнула любовь к этому человеку. Она любила, нуждалась в нем, хотела его.

Хватит, стоп. Она вскочила, проклиная в душе и себя, и его. Но приняла решение — если даже она должна проиграть, то сделает это в борьбе, как поступила последний раз на корте. Он не вычеркнет ее из своей жизни так легко, как сделал это раньше. Она забудет на время, что тоже старается быть бескомпромиссной. Ей надо поговорить с ним, и она заставит себя выслушать. Пусть он ненавидит ее и презирает, она должна бороться за свою любовь. Она выключила телевизор и сразу услышала стук в дверь.

Бросилась к двери, открыла и — застыла на месте. Нетерпеливая радость и решительность сменились полной растерянностью.

— Папа!

— Эшер. — Джим Вольф увидел изумление на лице дочери и, понимая, что она испытывает сейчас, помедлил на пороге, затем сказал. — Могу я войти?

Он не изменился. Совсем. Все такой же прямой, высокий, загорелый, с серебряными нитями в волосах. Ее отец… Глаза Эшер наполнились слезами любви.

— О, папа, как я рада тебя видеть. — Она схватила его за руку и втащила в комнату.

И сразу повисла неловкая тишина.

— Садись, пожалуйста. — Она показала на кресло и засуетилась, чтобы как-то справиться с неловкостью. — Хочешь что-нибудь выпить? Может быть, кофе?

— Нет.

Джим сел, куда указала Эшер, и посмотрел на нее. Она похудела, это он сразу заметил. И нервничает, как и он сам. После звонка Тая он постоянно думал о ней.

— Эшер, — он помолчал, потом вздохнул, — сядь, пожалуйста, — подождал, пока дочь сядет напротив. — Я хочу сказать, что горжусь тобой, тем, как ты провела весь сезон.

Хотя его голос был ровен, даже сух, она обрадовалась:

— Спасибо, папа.

— Особенно горжусь твоей игрой на последнем матче.

Эшер слегка улыбнулась. Отец верен себе — в первую очередь говорит о теннисе.

— Я проиграла.

— Но ты играла, — возразил он, — играла до последней секунды. Выдержала до конца, наверное, никто даже не догадался, что ты была больна.

— Но я не была больна, — машинально ответила она, — раз я вышла на корт…

— Значит, была готова, — закончил он за нее. — Я недаром вбивал в тебя столько лет эту истину.

— «Вопрос спортивной чести и гордости», — напомнила Эшер слова отца, которые он повторял ей не уставая во время тренировок.

Джим молчал, глядя на тонкие руки дочери, сложенные на коленях. Она всегда была принцессой, прекрасной, золотой принцессой. Он хотел подарить ей весь мир, но хотел, чтобы она заслужила это.

— Я не собирался приезжать…

Она ждала.

— И что поменяло твое решение?

— Пара вещей. Особенно твоя последняя игра.

Она встала и подошла к окну.

— Значит, надо было проиграть, чтобы ты снова стал со мной разговаривать. — В спокойном голосе дочери прозвучали горькие нотки.

Хотя ее любовь к отцу оставалась прежней, она не собиралась больше признавать его превосходство только по праву старшинства.

— Все эти годы я так нуждалась в тебе, так ждала и надеялась, что ты простишь меня.

— Такие вещи трудно простить, Эшер.

Джим поднялся. Ему стало вдруг ясно, что дочь повзрослела и стала сильнее. И он уже не чувствовал себя уверенно, потому что не знал, как вести себя с этой взрослой женщиной, в которую она превратилась.