Оксана Семык - Чужая кровь

– Да, теперь это меня не удивляет.

– Именно тогда Федор Семенович узнал, что его невеста и его внук уже давно являются любовниками, что их связь началась задолго до того, как Лида вошла в генеральский дом. Более того, оказалось, что знакомство это было специально подстроено Андреем с целью получить бо́льшую часть наследства, отправив генерала на тот свет как можно скорее после его свадьбы. Это было для старика двойным ударом: узнать, что внук ненавидит деда и ради денег не остановится перед его убийством, а также что юная невеста тоже терпеть не может своего жениха и участвует в подготовке его смерти. Ведь твой дед, полагаю, действительно любил Лиду и довольно долго принимал ее фальшивую игру за настоящие чувства к нему.

– Да, эта девчонка умела неплохо притворяться. Но меня-то она не провела. Я ей с самого начала ни на грош не поверила!

– Просто ты, в отличие от генерала, не смотрела на нее влюбленными глазами, – поясняет Антон. – Знаешь эту поговорку: «Любовь слепа»? Даже такой далеко не глупый человек, как Федор Семенович утратил способность рассуждать здраво, когда его посетила на склоне лет последняя любовь. Но когда это искреннее и глубокое чувство оказалось растоптано, генерал решился на месть. Он – кадровый военный, прекрасный стратег, умеет обращаться с огнестрельным оружием, знает все особенности его применения, поэтому для него не составило труда разработать план, который позволит ему убить предавшую его девушку и при этом самому остаться безнаказанным. Он решает застрелить Лиду из своего наградного пистолета, изобразив его кражу.

– Значит, я правильно понимаю, что никакого взлома ящика стола в кабинете не было?

– Формально был, но замо́к испортил единственный человек, у которого был ключ – сам генерал. Специально, чтобы лишний раз отвести от себя подозрения. Итак, Федор Семенович забирает из стола пистолет, имитируя взлом, затем берет с собой оружие на пикник, уже точно зная, что там убьет свою невесту.

– То есть, все эти проникновенные речи про помолвку «с этой прекрасной девушкой», ставшей ему «на склоне лет настоящей любовью» – это было лишь притворство?

– Разумеется. Ведь он в тот момент уже знал о ее предательстве и участии в подготовке его смерти. Не знаю, возможно, у старика был какой-то другой план убийства своей сиделки, там, на пикнике, но он прекрасно продемонстрировал свой острый, быстро работающий ум стратега. Воспользовавшись тем, что все родственники разбрелись с поляны кто куда, под надуманным предлогом отослал последнего ненужного свидетеля – меня – и хладнокровно убил Лиду. Затем он избавляется от улик – оружия и кофты, выбрасывая их в воду, и меняет положение тела умирающей девушки так, чтобы отвести от себя все подозрения. Он успевает это проделать до момента твоего появления и, завидев тебя, падает, изображая сердечный приступ, вызванный убийством его невесты.

– Так и это тоже был всего лишь театр! Все эти вопли: «Она не может умереть! Она такая молодая! Где она? Пустите меня к ней!.. я бы сам Лидочку своим телом закрыл…». Да Деду надо было не в армию, а на сцену! Подумать только, а я ведь купилась на этот балаган! – оскорбляюсь я.

– Может, тебя немного утешит, что на тот момент и я тоже принял его спектакль за чистую монету, – разводит руками Антон.

– Но ведь Мария видела, как дед совершил убийство! – недоумеваю я. – Почему она сразу же там, на месте, не рассказала об этом? Она как-то объяснила это в своем дневнике?

– Да. Мадам писала довольно подробно обо всех событиях последних нескольких дней и еще о некоторых фактах из истории вашей семьи, непосредственно связанных с этими событиями. Вообще, чтобы понять, почему твоя тетка не выдала своего отца там, у реки, или позже, надо, наверное, сделать небольшое лирическое отступление и рассказать чуть побольше об отношениях генерала и его дочери. – Антон меняет позу, устраиваясь поудобнее, и я понимаю, что повествование «о мотивах» действительно, как он и предупреждал, оказалось длинным, и пока конца-края ему не видать.

И снова Городецкий начинает издалека:

– Ты читала дневник и знаешь ту трагическую историю любви Маши Виноградовой и лейтенанта Николая Степанова.

Я киваю.

– Как ты помнишь, после гибели Николая, неудавшейся попытки самоубийства и лечения в психиатрической клинике Маша назло отцу вышла замуж за иностранца и уехала во Францию. Перед отъездом она попросила у отца когда-то ранее обещанную им дочери в качестве приданого богатую и очень ценную коллекцию антиквариата. Эти картины, статуэтки и прочие штучки генерал – в то время еще, конечно, офицер чином пониже – вывез из Европы в далеком сорок пятом году. Я где-то читал, что тогда как раз Сталин разрешил красноармейцам отправлять домой посылки с реквизированным у врага добром. Твой дед сильно разозлился на Машу из-за ее опрометчивого брака – ведь тот мог разрушить его служебную карьеру, поэтому в ответ на просьбу дочери генерал заявил, что видеть ее больше не желает, и, разумеется, в приданом ей отказал. Тогда Маша уехала, не взяв из родного дома вообще ничего, думая, что сжигает за собой все мосты. Но все получилось совсем не так, как она себе представляла: там, в Париже, ее личная жизнь не сложилась.

Я вспоминаю, что Мария рассказывала мне о себе: «…я чувствовала себя совсем одинокой. Чужая страна. Чужой язык. Чужие обычаи. Потом родились наши дети… Я целиком посвятила себя им, а муж все больше отдалялся от меня. Однажды я узнала, что у него уже давно есть любовница…»

– Да уж! – соглашаюсь я с Антоном. – Вряд ли Марию Данваль можно назвать счастливым человеком.

– Именно поэтому она снова обратилась мыслями к своим родным, оставшимся в далеком Советском Союзе, и решила попытаться возобновить отношения с матерью. Она начала отправлять ей письма – одно за другим.

– Получается, это именно их Дед постоянно сжигал, – произношу я, вспоминая корчащуюся в огне в генеральской пепельнице яркую открытку с латинскими буквами на обороте.

– Те послания, которые попадали прямо в руки генералу, он уничтожал, не читая, – соглашается Антон, – но, думаю, некоторые твоя бабушка все-таки умудрялась распечатать и прочесть. Наверное, в них шла речь и об обещанном когда-то приданом. Помнишь, ты рассказывала, как она прямо перед смертью кричала мужу: «Она же твоя дочь! Ты ей обещал! Это для её детишек, твоих внуков!»

Перед моими глазами встает сцена, подсмотренная в тот душный августовский день через окно в столовой: лежащая на полу уже мертвая Ба с раной на виске и стоящий над ней на коленях Дед.

Из задумчивости меня выводит голос Антона, продолжающего свой рассказ: