Джулия Фэнтон - «Голубые Орхидеи»

Он вспомнил поезд, петляющий в Кавказских горах между утесов, на вершинах которых громоздились высокие неустойчивые глыбы весеннего снега. Мальчик и девочка — близнецы — смеются. Их мама — балерина. Он думал о том, как все началось…

ГЛАВА 2

Поздний мокрый мартовский снегопад закружил тяжелые хлопья, мириады белых точек окутали поезд, бегущий из Кировабада в Тбилиси среди Кавказских гор. Высокие пики терялись в безграничности снега, громада горы Мтацминда неясно маячила вдали.

В слишком натопленном мягком вагоне восьмилетний Михаил Сандовский учил свою сестру-двойняшку Валентину играть в «веревочку», в то время как их мать, шесть дней назад овдовевшая, пыталась заснуть.

— Видишь? Видишь, как это делается? — Мальчик протянул кисти рук, обвитые сложным переплетением веревочек. — Вокруг этих пальцев… так. Затем через эти! И вокруг этих. Каждый может так сделать!

Валя, горя желанием понять, склонилась к брату, ее черные кудри касались его волос. Малышка сосредоточенно следила за каждым изгибом веревки между пальцами брата. Наконец она сказала:

— Дай мне попробовать.

Миша, который был старше ее на десять минут, слегка отодвинувшись, отдернул опутанные веревочкой руки.

— Нет, Валя, не сейчас. Подожди, понаблюдай еще за веревкой.

— Но я уже… Я уже понаблюдала. Миша, я видела все, что ты делал. Я могу повторить!

Ее изумрудные глаза, такие же, как у него, сейчас покрасневшие от слез, смотрели умоляюще.

— Да? Тогда покажи.

Девочка взяла у брата веревочку и, покусывая нижнюю губку, методично обернула ее вокруг своих пальцев, почти без раздумий воспроизведя узор, показанный ей братом. Результат оказался безупречным.

— Вот! — воскликнула Валентина, с победно сияющими глазами. — Мама! Мама! Я сделала правильно!

Надя Сандовская была высокой, стройной темноволосой женщиной с длинной лебединой шеей и изящной фигурой балерины Большого театра. Она дремала, устало откинув голову на спинку сиденья, но, вздрогнув, проснулась при звуке голоса дочери.

— В чем дело, детка?

Валентина показала сложную конструкцию из веревки.

— Посмотри.

— Валя, дорогая, ты умница.

Валя подвинулась и приникла к матери, а Миша встал на колени на сиденье и прижался лбом к окну. Надя увидела, что из глаз сына текут слезы, но он пытается скрыть их.

— Миша, дорогой, подойди, сядь сюда. — Она усадила его рядом с собой, стала гладить его лоб, целовать мягкие волосы. — Давайте посидим немного спокойно. Вы оба были такими мужественными, и я вас очень люблю.

Слезы заполнили ее глаза. Что она будет делать теперь без любимого мужа? Александр был физиком, и его сослали в Гулаг за «диссидентские высказывания». Шесть суровых месяцев в лагере для перевоспитания сказались очень быстро. Он заболел воспалением легких и умер до их приезда в лагерь. Она смогла заключить в последнее объятие только его холодное, окоченевшее тело.

Надя смахнула ресницами горячие слезы. Она всю жизнь жила ради него и теперь, несмотря на детей, больше не хотела жить.

— Мама! Мама! Я видел медведя, — внезапно воскликнул Михаил.

— Тише, сынок, — утихомирила Надя мальчика, взглянув на хорошо одетого человека, делившего с ними купе первого класса. — Ты мешаешь нашему спутнику.

— Он мне не мешает, — сказал попутчик, поднимая глаза от документов, которые он сосредоточенно изучал последние два часа. — Ты не можешь сейчас увидеть медведей, мальчик. Видишь, снег, — охотно объяснил Владимир Петров. — Медведи зимой спят и не выходят до весны. Да, действительно. Медведи — удивительные существа, особенно советские медведи.

Надя чувствовала неловкость в присутствии этого человека. Ему было около сорока, тяжелое лицо с темными глазами изрезали глубокие морщины. Он был одет в дорогое, подбитое мехом пальто, из кармана которого время от времени доставал мятные конфеты, угощая в основном Мишу и не замечая Валю. Надю настораживал этот человек, особенно пугали взгляды, которые он бросал на Михаила и изредка — на нее. Возможно, он из КГБ. Она знала — лучше не спрашивать. Очевидно, он тоже возвращается в Москву.

Она вздохнула. Нужно будет подумать о работе, когда они приедут в Москву. Если она не найдет работу в течение трех месяцев, то ее объявят «тунеядкой». Придется позвонить Любаевой в Большой.

Возможно, она смогла бы учить молодых балерин, подумала Надя, перескакивая с одной мысли на другую. Но она жена диссидента… ей почти невозможно будет найти работу… Но она должна. Должна дать детям образование, научить их тому, чему Александр…

Немного терпкий запах чая проник в купе. Владимир Петров смотрел на бледную хорошенькую вдову, затем его взгляд остановился на близнецах. Они удивительные. Маленькая девочка, Валентина, прижимавшая к себе сшитого вручную плюшевого медведя, обещала стать настоящей красавицей. У нее были огромные зеленые глаза и изящные дуги бровей, напоминающие крылья.

В тысячный раз его глаза обращались к красивому мальчику.

Сын.

— Валенька! — мальчик стал вертеться на сиденье, как обычно делают маленькие дети. — Ты бы хотела жить в пещере? Мы бы охотились, рыбачили, подстреливали кроликов и делали укрытия из сосновых веток.

— И у нас будет настоящий бивачный костер, — согласилась девочка.

— И ружья.

— И мягкие одеяла из гусиного пуха.

— В пещере не бывает, глупая…

— В нашей пещере будут, — твердо сказала Валя. Мальчик кивнул, и Петров почувствовал, какая крепкая связь существует между ними.

Внезапно ощутив прилив гнева, он встал и вышел из купе. Стоя в узком коридоре вагона, раскачивающегося взад и вперед под перестук колес, бегущих по рельсам, Петров горько сетовал на судьбу, которая лишила его того, чего он желал больше всего на свете, — сына.

Снегопад немного утих, когда поезд повернул и вошел в огромное ущелье между горами, влажные снежные шапки которых, казалось, готовы были вот-вот обрушиться. С одной стороны вздымалась каменная стена, с другой — простиралась долина, переходящая постепенно в узкое ущелье, по дну которого стремительно пробегала маленькая горная речушка.

— Я пойду в туалет, — объявил Михаил, вставая с места.

Туалет был окрашен в белый цвет. Поезд раскачивался, и пользоваться унитазом было неудобно. У него ушло немало времени, чтобы застегнуться, посмотреть в окно на удивительное ущелье, такое огромное и глубокое, отлого спускающееся вниз. Он открыл дверь и шагнул в коридор, размышляя о медведях и о папе.