Елена Яковлева - Уйти красиво

— По крайней мере та Лариса, которую я знал раньше, уж точно никогда бы не наложила на себя руки. Уж слишком она любила жизнь. Хотя выражение «любить жизнь», пожалуй, в данном случае трафаретная фраза. Впрочем, что я вам рассказываю, вы же сами ее знали. Кстати, вы-то как с ней познакомились?

— Это не секрет. Мы познакомились с Ларисой при не очень романтических обстоятельствах. Я вел одно дело, по которому она проходила свидетельницей, — ответил Поздняков, все еще зажимая в ладони рюмку с недопитой водкой.

— Бьюсь об заклад, что вы имеете в виду несчастный случай с литературным критиком Рунцевичем в Доме творчества. — Серебрянский пристально посмотрел на сыщика.

— Вы разве тоже там были?

— Нет, меня там не было, я знаю об этом от самой Ларисы. Она тогда сильно переживала. Дело ведь, кажется, закрыли?

— Да, закрыли, — подтвердил Поздняков. — Кажется, то же самое в ближайшее время произойдет и с делом Ларисы.

Серебрянский махнул вторую рюмку, поковырял вилкой в тарелке, губы его при этом продолжали беззвучно шевелиться. Наконец он глухо произнес:

— Я бы сказал, что это символичное совпадение.

Поздняков понял, что в этой короткой фразе было два смысла: один — поверхностный, другой — значительно более глубокий.

— Она вам много рассказывала? — спросил Поздняков, испытывая неожиданно дурные предчувствия.

— Тогда у нас вообще не было тайн.

Поздняков вскинул брови:

— Не было тайн?

— Не было тайн, как, впрочем, и того, о чем вы только что подумали. Наши отношения были исключительно дружеские. Хотя некоторые считают, что между мужчиной и женщиной такое невозможно. Я, кстати, знаю и вашу с ней историю. Поверьте, мне очень жаль, что у вас все так вышло. Но что делать, думаю, у вас бы все равно ничего не получилось. Не потому, что вы были слишком разными, просто она уж очень серьезно к вам относилась и приписывала слишком много достоинств. Да и способ вашего знакомства… Думаю, что в конце концов именно это обстоятельство все и испортило.

Поздняков понял, что Серебрянский недоговаривает что-то очень важное и делает это не то чтобы намеренно, скорее по привычке.

— Чем же были так ужасны эти обстоятельства? — Поздняков с трудом ворочал языком в пересохшем рту.

Кажется, чаши весов, которые незаметно раскачивал Серебрянский, обрели равновесие.

— Ну как же, все-таки смерть человека… — неопределенно ответствовал он.

У Позднякова кончилось терпение:

— Да ладно вам темнить, говорите уж то, что вертится у вас на языке.

— Вы уверены, что этого хотите?

— Уверен, я абсолютно уверен, — заявил Поздняков, внутри которого все буквально клокотало.

— Учтите: вы сами этого хотели, — многозначительно предупредил Серебрянский. — Но я вам уже говорил, что знаю все со слов Ларисы, так что головой ручаться не могу. Так вот, Лариса рассказала мне под большим секретом, что Рунцевич вовсе не вывалился по пьяной лавочке из окна, то есть он сделал это не самостоятельно — ему помогли…

Поздняков почувствовал, как внутри него все напряглось. Такое ощущение, что его нервы одним рывком намотали на кулак, — кажется, он даже услышал характерный звук разрыва. Не такое это простое дело узнать, что двадцать пять лет назад ты свалял образцового дурака. Голос куда-то пропал, и прежде чем удалось что-то произнести, ему пришлось долго откашливаться.

— Вы понимаете, насколько серьезно то, что вы мне сейчас говорите?

— Смею заметить, я вас об этом предупреждал, — напомнил Серебрянский.

— Я не забыл, — Поздняков упрямо гнул свою линию. — Обещаю больше вас не перебивать. Пожалуйста, рассказывайте дальше.

— Дальше так дальше, — смиренно вздохнул Серебрянский и неожиданно слегка подался вперед, — только это довольно длинная история. По крайней мере началась она не в пансионате, там она подошла к логическому концу, если можно так выразиться. А началась она даже не на нашей с Ларисой памяти, мы с ней просто подключились к давно отработанному сценарию. — Он помолчал, продолжая шевелить губами, и вдруг спросил: — Вы когда-нибудь слышали о литературных неграх?

— Что?!

— Литературные негры — явление довольно распространенное в писательских кругах. По крайней мере было распространенным в те годы, о которых идет речь. Услугами таковых пользовались некоторые маститые авторы и даже те, кого считали живыми классиками. Схема, кстати, довольно незамысловатая: возле известных писателей всегда крутились начинающие, в том числе и студенты Литинститута вроде нас с Ларисой. — Он горько усмехнулся: — У автомобилистов принято называть начинающих водителей «чайниками», не так ли? Это остроумное наименование распространяется и на жаждущих признания молодых авторов. Поверьте, самолюбия в них меньше, чем у прочих смертных, они готовы внимать так называемым классикам с утра до вечера и вывернуться наизнанку, лишь бы только увидеть свою фамилию на блестящей, пахнущей типографской краской обложке. Нет такой жертвы, на которую ради этого вожделенного мгновения не пойдет «литературный чайник»! Так вот, двадцать пять лет назад мы с Ларисой были самыми настоящими «чайниками», закипающими от честолюбия и нетерпения. Неудивительно, что мы почти без колебаний согласились перейти в категорию литературных негров, да что нам еще оставалось? Ведь в те времена можно было даже не мечтать пробиться самостоятельно. А здесь, по крайней мере, было какое-то подобие джентльменского соглашения по принципу: отработаешь положенный срок на чьих-то «плантациях» — получишь путевку в самостоятельную литературную жизнь, то бишь протекцию.

— Вы вместе с Ларисой заключили такое джентльменское соглашение? — прошептал Поздняков.

— Истинно так, — Серебрянский кивнул головой. — Только в моем случае соглашение, как бы вам сказать, имело более конкретный характер. У Ларисы, в силу известной специфики, все оказалось сложнее… Ну, знаете ли, красивая молодая девушка, которая смотрит тебе в рот и полностью от тебя зависит, а тебе уже под полтинник и жена у тебя желчная мегера, хотя и генеральская дочь… В общем, Ларисе пришлось отдуваться на двух фронтах: на литературном и, мягко выражаясь, на личном. Собственно, только поэтому она тогда и оказалась в пансионате в роли свидетельницы несчастного случая, который в действительности таковым не был.

— Она была там со своим любовником? — Поздняков неожиданно обнаружил в себе почти олимпийское спокойствие. Словно речь шла не о той Ларисе, которая тогда же дарила свою любовь ему, еще молодому и полному щенячьего восторга.

— Думаю, что в данном случае такие выражения звучат слишком громко. — Серебрянский болезненно скривил свои живущие отдельной жизнью подвижные губы. — Какая была из нее любовница? Так, девочка с распахнутыми глазами, которая к тому же пахала, как папа Карло, на этого стареющего литературного мэтра с повадками плейбоя. В советском варианте, разумеется. Уж поверьте, я это хорошо знаю. Мы ведь его лучшую книжку, за которую он хапнул Государственную премию, написали с Ларисой буквально в четыре руки. Многие, кстати, об этом догадывались, но тогда такие вещи никого особенно не шокировали, почти как сегодня дедовщина в армии. Во всяком случае мы хотя бы не драили толчки до блеска… И потом, нужно быть объективным до конца, нас же никто не принуждал, мы пахали на лауреата сугубо добровольно. Правда, был один человек, а именно тот самый Рунцевич, который вздумал бросить вызов собственному стаду. Он где-то обмолвился: мол, это уж слишком, когда литературные премии зарабатывают таким постыдным образом. А потом они с лауреатом встретились в Доме творчества и крепко поругались на той же самой почве. Вроде бы Рунцевич даже пригрозил нашему лауреату вывести его на чистую воду. Думаю, блефовал, так как это было совершенно невозможно. Только себе хуже сделал — обеспечил несчастный случай. Лариса была свидетельницей этому, но… Впрочем, дальше вы все знаете, что я вам рассказываю.