Татьяна Тронина - Та, кто приходит незваной

Молодая женщина все еще в эйфории находилась, из груди рвались слова поздравлений.

Но дверь не открылась. Вернее, открылась, но совсем чуть-чуть, образовав щель шириной в пару сантиметров. Словно изнутри кто-то подпер дверь шваброй, что ли.

«Герман, это я!» — хотела крикнуть Лиля, но картинка, что мелькнула в узком дверном проеме, сразила Лилю наповал.

Молодая женщина отпустила ручку и шагнула назад.

Кажется, там, в кабинете, парочка занималась любовью. Женщина сидела на столе, мужчина обнимал ее стоя, было видно его спину…

Лиля никогда не наблюдала в реальности, со стороны, подобные сцены. Ей вдруг жутко стало и гадко невыносимо.

Уйти бы. Но как же документ, который надо отдать Чащину?

Лиля стояла, прислонившись спиной к противоположной стене, прижимая к груди папку, и лихорадочно твердила про себя: «Это был не Чащин, это был не Чащин…»

Через пару минут дверь распахнулась, и из кабинета выпорхнула девица. Хихикнула, погрозила Лиле пальчиком и убежала, скрывшись в глубинах павильона.

— Эй, кто там ко мне рвался? — крикнул Чащин из кабинета.

Это был все-таки он. Он, Герман Чащин, и какая-то незнакомая девица. Может, показалось? В сущности, что можно разглядеть сквозь маленькую щель, да еще за одно мгновение…

Лиля вошла внутрь и пробормотала:

— Привет.

— Привет, — отозвался Чащин. Режиссер уже сидел за столом, в своей знаменитой кожаной куртке. — Ты чего такая смурная, Лили Марлен, а?

— Ничего, — пожала плечами Лиля. — Вот, просили передать.

Она положила папку на стол и попятилась.

— Лиль, ты куда? Слышала, у меня еще дочка родилась, сегодня?

— Слышала. Поздравляю от всей души, Герман…

В глубинах коридора что-то грохотало, звучала музыка. Чащин вдруг вскочил, схватил Лилю за руку и заставил опуститься на стул. Захлопнул дверь, затем опять сел напротив, в кресло.

— Ты видела?

— Да, — выдохнула Лиля.

— Прекрасно! — язвительно произнес он. — Стучаться сначала надо, моя дорогая.

— Извини.

— Лилька! — прошипел Чащин. — Ты, что ли, без греха?

Она опять пожала плечами. Миф о прекрасной и счастливой семье, о гениальном режиссере и его верной подруге, златокудрой мадонне Эле, только что разрушился на Лилиных глазах. Но почему? Эля ведь пару часов назад балансировала на грани жизни и смерти… Родила ребенка… А ее муж… Почему-то Лиля вспомнила Евгения, его исповедь. Когда-то Женя признался, что тоже изменял жене, и в самый тяжелый момент их жизни, когда сын сильно болел.

Может, это и правда — первобытная борьба мужчины со смертью? Но все равно, как противно…

— А теперь говори, Лилька, что думаешь. Пока не скажешь, я тебя не отпущу.

Их отношения — Лили и Чащина — казались со стороны вполне приятельскими. Они могли ругаться, спорить, язвить в адрес друг друга. Но Лиля хорошо чувствовала ту грань, которую нельзя перейти. Чащин — начальство. Он выше ее. Она может подкалывать его, спорить, но оскорбить его по-настоящему, уязвить больно Германа все-таки нет, нельзя. Субординация. Но и молчать сейчас тоже смысла нет…

— А если Эля вдруг узнает? — печально прошептала Лиля.

— Откуда? — усмехнулся Чащин. — Я ж не дурак, палиться не собираюсь. Врать и отпираться стану до последнего — ничего не было, дорогая! Враги наговаривают. Ну, а кто вдруг Эле донесет, я того сожру. — Герман улыбнулся, показав крупные, чуть желтоватые, ровные зубы. — И все знают, какой я. Как я жизнь людям исковеркать могу. Так что откуда Эля узнает, если я веду себя разумно, а доносить никто не осмелится?

— Дело-то не в этом, — покачала Лиля головой. — А как же любовь?

— А то я Элю не люблю как будто!

— Ну так и терпел бы! — не выдержала, раздраженно воскликнула Лиля. — В такой день…

— Дуры вы все, бабы. Именно в такой день и надо. А то я иначе с ума бы совсем сошел… Она же полтора литра крови потеряла, ей переливание делали, доктор никаких гарантий не давал! Если б я не расслабился, меня бы сейчас кондрашка хватила.

— А я сейчас своих иллюзий лишилась, — уныло призналась Лиля.

— Каких таких иллюзий? — прищурился Чащин. — Ты, верно, думала: о, вот, есть она настоящая, истинная любовь, большая редкость в нашем мире, одна на миллион которая! А нет, милая, большая любовь — не значит лебединая верность. И счастье — это не тогда, когда люди до рубиновой свадьбы вместе доживают, без скандалов и измен. Счастье — это… это ощущение жизни. Это конфликт! А не правила и законы. Счастье — это когда на грани жизни и смерти балансируешь… А не тогда, когда сытый и ленивый — шаг влево, шаг вправо боишься сделать. Или не боишься, но сознательно с места не хочешь сдвинуться! Вот ты… ты же с Жекой шуры-муры крутишь?

— А я рассталась с ним. Вырвала из сердца, — криво усмехнулась Лиля. — Потому что я — за правила и законы.

— Рассталась? — нахмурился Герман. — Вы отлично работаете вместе.

— А еще у нас свои семьи. Мужья, жены и дети.

— О, понимаю! Ты собой решила пожертвовать… Подвиг, считай! И чего добилась?

— Я, по крайней мере, сохранила семью… Попыталась сохранить, — поправила себя Лиля, вспомнив последние разногласия с Сергеем.

— А что потеряла — понимаешь? — настырно спросил режиссер.

— Да ничего я не потеряла! — не выдержала, огрызнулась Лиля. — Ладно, Герман, мне пора.

— Да стой ты! — гаркнул Чащин. Вскочил, забегал взад-вперед. — Мне надо тебе объяснить. Я не знаю зачем, но мне надо объяснить… Может быть, для себя самого объяснить. Пожалуйста, побудь немного моим духовником, Лилечка!

— Хорошо, — кротко произнесла Лиля. — Слушаю тебя.

— Ты ведь драматург, людовед и душелюб, и ты разбираешься в людях, характерах… Ты должна понимать, что нет черного и белого. Что всегда есть подтекст. На виду может все быть благостным и красивым, а внутри — тухлая начинка. И все непросто, очень непросто — по крайней мере, не так, как в наших фильмах… Вот что ты думаешь об Эле?

— Я думаю, что она прекрасная женщина, — холодно, безапелляционно произнесла Лиля. — Умница, красавица, прекрасная жена и мать. Она — святая.

— Во-от! — шепотом заорал Чащин. — Но каково мне, грешному, жить со святой?!

— Сам стань святым.

— Нет. Это не моя роль, — покачал головой режиссер. — И Элька, она… Да, она святая. Пока меня считают гением. Она меня поддерживает, она меня понимает, она чудесная… Но ровно до тех пор, пока публика мне аплодирует. Это ее сверхзадача как женщины — жить рядом с гением, быть его верной подругой, преданно ему поклоняться. Поддерживать во время творческого кризиса… Но только если этот кризис не слишком надолго затянется. Она — жена гения. Если я сниму банальный, серый фильм, который пройдет незамеченным и у критики, и у зрителей, она меня бросит.