Джудит Гулд - Плохо быть богатой

Анук успела схватить ее за запястье.

— Мы еще не закончили разговор, — прошипела она сквозь зубы.

— Я закончила! — подбородок Эдвины упрямо взметнулся вверх.

— Ах ты, дура полуграмотная! — длинные ногти Анук впились ей в руку, а лицо исказила гримаса ярости. — Да какие у тебя основания считать себя незаменимой и особенной? — сорвалась она. — Сплошь и рядом людям отказывают в продвижении — из соображений старшинства или когда они его не заслуживают… да по миллиону других причин! — Она задохнулась, глаза в глубоких впадинах горели огнем. — Но, если ты действительно уйдешь, тогда я вынуждена предупредить тебя: в этом бизнесе места для тебя нет. Ты знаешь об этом, правда? Мне нет необходимости напоминать еще раз, что мир моды достаточно узок. Слухи о том, что кто-то из сотрудников оказался… э-э… ненадежным, распространяются очень быстро.

Вызов, прозвучавший в ее словах, ошеломил Эдвину.

— Анук, — произнесла она спокойно. — Ты что, мне угрожаешь?

— Дорогая, я никогда никому не угрожаю. Давай назовем это словом „просвещаю".

— Тогда выслушай меня, и выслушай внимательно, четко проговорила Эдвина, собрав волю в кулак и глядя прямо в эти вдруг постаревшие и словно ножом полосующие ее глаза. — Я всегда поступаю так, как мне нравится, и намерена поступать так и в будущем. Короче, пошла ты…

— Серьезно? — коротко хохотнула Анук. — И ты готова отказаться от огромного заработка, щедрых командировочных, премиальных и разных скидок, которые получают сотрудники фирмы? Не говоря уже о социальных привилегиях, непременно сопутствующих твоей должности? Дорогая, не смеши меня.

— У меня этого и в мыслях не было, дорогая, парировала ее же тоном Эдвина, успешно изображая одну из всем известных сладчайших улыбок Анук.

— Зачем же растягивать дальше и так натянутую до предела кожу, правда?

Анук мгновенно разжала руку, слово ошпаренная кипятком. — Ах ты дрянь! — выдохнула она. Ее просто трясло от злости, жилы на шее напряглись, подобно стальным канатам. — Считай, что с тобой покончено! — пробормотала она дрожащим голосом. — Покончено!

— Ну, а теперь прошу меня извинить, мне пора, — жестко отозвалась Эдвина.

— Да, — ледяным тоном подхватила Анук. — Это самое верное решение. Я сообщу Р.Л., что ты уходишь. Пойдем, Антонио! С этой юной леди нам больше говорить не о чем! — И, высоко подняв голову, с застывшим, лишенным эмоций лицом, Анук взяла мужа под руку и с королевским достоинством развернулась, чтобы удалиться в сияющую капсулу своих апартаментов.

Не в силах унять дрожь, Эдвина ждала лифт, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Все, чему она отдала эти годы, рухнуло в один момент.

Когда ее настиг Р.Л., она, обессиленно подперев спиной стену, напоминала разодранную тряпичную куклу: голова свесилась на бок, глаза закрыты.

Ему хотелось схватить ее, укрыть, защитить своими руками, спрятать ото всех. Но как отнесется к его порыву Эдвина? Подавив первое побуждение, Р.Л. мягко окликнул ее:

— Эдс?

Она открыла глаза и повернулась к нему, героически пытаясь изобразить улыбку и расправить плечи. Однако тяжесть, давившая ей на плечи, казалась неодолимой. Усилием воли на секунду расправив плечи и приподняв в подобии улыбки уголки губ, она тут же снова поникла, словно брошенная кукла. Улыбка получилась слабой.

— Хочешь поздравить меня с удачным крахом приятного вечера?

— Никакого краха не было, — ответил он. — Похоже, у тебя есть более веские причины покинуть прием. — Голос его внезапно стал резким. — Что, черт возьми, там произошло?

Эдвина сделала несколько судорожных глотков:

— Я… я не могу сейчас говорить об этом, Р.Л. — Глаза ее смотрели на него умоляюще. Ни слова не говоря, он молча ждал. — Возвращайся обратно, Р.Л., — сказала она слабо. — Я уже достаточно натворила, испортив тебе вечер. Я… Со мной все будет в порядке.

— Нет, — тихо, но решительно произнес он. — Не в порядке, и ты ничего мне не испортила.

Эдвина быстро отвернулась в сторону. Она, Эдвина Дж. Робинсон, прирожденный солдат в юбке, деловая женщина, храбро и гордо вступившая в ежедневную схватку не на жизнь, а на смерть в том безжалостном мире, где доминируют мужчины, и завоевавшая в нем определенное положение, она, всегда гордившаяся своим умением плыть против течения, чьей единственной тайной страстью была ее собственная безграничная независимость, — именно она, больше чем кто-либо другой, не выносила жалости и снисхождения. Даже заботы. Даже помощи. Ни раньше, ни сейчас. Ни от кого. Тем более от Р.Л.

— Эдс… — Он сжал ее лицо обеими руками и мягко, но настойчиво заставил посмотреть ему в глаза.

Эдвина инстинктивно вскинула руки, пытаясь освободиться. Не обращая внимания на эти отчаянные попытки, он продолжал нежно удерживать ее лицо, глядя в глаза. Ее пальцы впились ему в руку.

— Эй, — повторил он, — это я, Р.Л. Что ты пытаешься сделать? Сломать мне пальцы?

Совершенно неожиданно его слова ее успокоили, пальцы ослабли. На какое-то мгновение она застыла, ни о чем не думая, ничего не замечая, безжизненно и неподвижно отдавшись его рукам.

— Вот так-то лучше, — сказал он и дружески поцеловал ее в лоб.

Прикосновение его губ вызвало в ней новую волну смятения. В ней боролись противоположные чувства, попеременно беря верх. Больше всего ей хотелось бы освободиться от его рук, зажавших в нежных тисках ее лицо, и в то же время она отчаянно нуждалась в них, стремилась к ним.

Внезапно невыносимое напряжение, сжигающее ее изнутри, вырвалось наружу долгим, медленным вздохом. По коже пробежала дрожь, и Эдвина словно впервые по-настоящему разглядела Р.Л.

Моменты слабости могут быть и источником возрождения. Чем дольше она смотрела на него, тем больше преображались ее чувства.

Следуя своему опыту, Эдвина делила мужчин на две категории: жеребцов и джентльменов. Р.Л. сломал эти рамки, одновременно попадая под каждую. В нем играла сила, согревающая теплом и мягкостью. Жизнерадостность оборачивалась успокоением. Здравомыслие уживалось с сексуальностью, и все это было до краев исполнено доброты.

Как было бы хорошо целиком положиться на него, подумала она. И тут же едва не захлебнулась от нахлынувшей боли. Слишком уж хорошо. Неужели опыт так и не научил ее, что единственное существо, на кого можно положиться, — это она сама?

— Не знаю, как ты, — проговорил Р.Л., — но я человек старомодный. Знаешь, из тех, что уходят вместе с той дамой, с которой пришли. — Он улыбнулся одной из своих широких мальчишечьих улыбок, которые даже дождливый день расцвечивают солнечными лучами. — В общем, спорить тут не о чем. — И, словно в подтверждение его слов, подошел лифт.