Птица у твоего окна - Гребёнкин Александр Тарасович
На востоке уже серело, город постепенно становился пепельным, затем свинцовым. Зазвенели двери, зашуршали метлы дворников, проехала голубая моечная машина, поливая тротуары, задвигались троллейбусы, тяжело громыхая прошли самосвалы. Солнце выглянуло из-за высотных домов, пронзило прохладный воздух острыми стрелами лучей, сияюще заиграло в стеклах домов и магазинов. Свобода пахла весной. Жизнь обещала впереди что-то чудесное, радостное, хорошее. Вверху в небе, отточенном из ляпис-лазури, парили птицы.
Казалось, что может быть лучше этого мира, этих домов, улиц, этих птиц, таких же, как он – легких и свободных.
Сергей вошел в распустившийся молодой зеленью парк и присел на влажную скамейку. Смотрел на солнце, на тихие просыпающиеся дома, оживающие улицы, заполняемые мирными полусонными людьми. Люди торопятся по своим делам, а вечером придут к своим близким, к родному, тщательно созданному за эти годы очагу, где можно тихо отдохнуть и отдать себя всего любимым людям. А еще в этих домах спят тихие, наивные и счастливые люди, обнимая своих любимых, и никто из них по – настоящему не знает, что такое страх и смерть. Ибо читая об этом в книгах или смотря в кино, они этого не чувствуют, они глядят на это со спокойствием дерева, а ведь нет ничего страшнее смерти, страха погибнуть, видеть своими глазами смерть близкого друга. … Быть может это, и есть высшее счастье – эта мирная жизнь, где можно любить, творить, растить, смотреть на эту вот машину, поливающую утренний асфальт, видеть крошечные радуги, вспыхивающие под струями воды, чувствовать запах утренних пробуждающихся свежеумытых цветов и деревьев, наблюдать за игрой листочков под струями ветерка, за серой кошкой, моющей лапой мордочку, глядеть на далекие причудливые облака, плывущие в ослепительно синем небе, любоваться развевающимися по ветру волосами девушки, слушать мирные песни…
Двое подвыпивших мужчин, обнявшись и пошатываясь, зашли в парк, напевая разудалую песню. Сергей поспешил уйти. Что-то недоброе кольнуло его при виде этих двух друзей. Да, и здесь в этом мире существует зло, оно искусственно создается, выращивается людьми, не хотящими этого мира и нужно победить это зло.
Девушка на остановке блеснула на Сергея зелеными глазами и в груди у него защемило. Вспомнилась Мальвина. Ее тогда не спасли… Еще не обладают искусством вырывать из черных лап смерти. Сергей явственно увидел тот маленький холмик земли на кладбище, который спрятал ее навсегда. Вспомнил ее мать, шептавшей ему в коридоре милицейского участка: «Обо всех ее делах – молчи! Никому не слова, а то сам сядешь! И он испугался! Испугался второй раз в жизни, не смог взобраться на новую, более высокую башню, чем та, далекая, окутанная туманом его детства. Он говорил, что оказался у Мальвины случайно. Что друзья ее занимались темными делишками, а какими – он не ведает!
Все те дни он прожил в каком-то подавленном состоянии, потом его переполняла ненависть к Янису, но тот исчез, растворился во мраке, откуда был родом...
Мать Мальвины куда-то уехала. Сергей в вуз поступать не стал, а пошел в автошколу, позже сев за руль старенького заводского Газа.
Он прекрасно помнил тот день, когда пришла повестка, будто протрубила труба. Он как раз шел с просмотра американского боевика с погонями, трюками и длинноногими красотками. Держа в руках маленький листик с предложением явиться на сборный пункт, он еще не знал, что попадет в Афганистан, а сердца спала тяжесть, стало легче на душе, появилась какая-то цель в жизни.
Через две недели поезд увозил его куда-то далеко, в неведомое. Прощаясь с городом и вспоминая былое, Сергей чувствовал острую щемящую грусть.
***
Отца он будто не узнал – тот как-то округлился, снизился, разжирел. «Постарел отец, – думал Сергей. – А ведь он когда-то гордился своей внешностью. Где же его начальственный лоск, гордая постава головы, взгляд свысока? Все куда-то ушло, кануло … Разве что чуть надменности осталось в этих плотно сжатых губах…»
Отец обнял его и заплакал, и Сергей чувствовал его полное, обрюзгшее, теплое, пахнущее мылом и свежестиранной майкой тело.
– Маша! – хрипел отец. – Быстро сюда! Радость, то какая у нас сегодня! Сын из армии вернулся. Из самого пекла, слышь, целый… Накрывай на стол!
Колыхнулось мощное рубенсовское тело в ярком халате, полное, сонное, улыбающееся лицо, бигуди в волосах.
Он не целовал ее, только кивнул. Для него она была никто. Развод отца Сергей пережил сравнительно легко, но мать часто видел во снах. Присутствие в доме чужой женщины тяготило его. При ней он чувствовал себя неловко, стесненно, хотелось куда-то уйти, спокойно поговорить с отцом.
Квартира после долгого отсутствия показалась ему маленькой и печальной.
Вот стол, за которым он занимался, вот книги, которые он любил, вот модель корабля, им собранная – и все это переставлено, изменено, чувствовалась чужая хозяйская рука, и это вызывало печаль.
Собрались на кухне. Отец после поверхностных вопросов и дружеских похлопываний по плечу, сразу как-то вырос, напустил строгость, слушая рассказ Сергея, а Маша глуповато улыбалась полной улыбкой, поддакивала и подкладывала тушеную картошку с мясом.
– Кушай, кушай, Сереженька, вон какой худой… Одни кости…
Выпили, закусили.
Потом долго стояли на балконе, вдыхая утреннюю прохладу, наблюдая колыхающиеся верхушки деревьев. Отец сказал:
– Отдохнешь немного, а потом я тебя в таксопарк пристрою. Как, пойдет? ... Есть там у меня верные люди. На «Волге» – то сумеешь?
– Да ты, отец, не бегай, не суетись, не проси. Я могу и снова на грузовичок пойти, в армии ко всему привыкаешь.
– И охота тебе зимой под машиной валяться! Дадут ведь какую-нибудь развалину. А здесь дело верное и заработать прилично можно. А там. глядишь, и в партию, и по служебной лестнице продвинуться можно.
Сергею не хотелось разочаровывать старика.
– Посмотрим.
День входил в свои права. Ван-гоговское солнце, ослепив, уползло на небо. По тротуару бежали школьники, спеша на зов звонка. Из окна доносилась веселая музыка, знаменующая собой приход свободы.
***
Днем Сергей прошелся по городу, ощущая на себе непривычную, не дисциплинирующую гражданскую одежду.
Город был наполнен гулом, сутолокой прохожих, равнодушными машинами и комфортом. От последнего Сергей уже успел отвыкнуть.
Витрины блистали на солнце. Он шел, бесцельно рассматривая какие-то вещи, задумчиво листая книги у лотков, что-то покупал, складывая в большой пакет. В парке на скамейке он рассматривал купленные книги и журналы.
Ходили голуби, сидела пожилая пара, а он вспоминал измученное лицо Мальвины. В голове бежали страшные мысли: «Найти бы этих мерзавцев, торгующих смертью, распоряжающихся, как игрушками, судьбами людей, достать всех этих сволочей и казнить, казнить всех лютой казнью… Месть, месть и только месть!»
Он выпил на углу в пивном автомате пива и подошел к остановке.
В автобусе его поразила сцена. Здоровый, наглый молодой детина в футболке и спортивной куртке, растолкав пассажиров, плюхнулся на сиденье, тут же раскинув крепкие ноги в спортивных брюках, пожевывая жвачку.
Толпа напирала. Какая-то женщина нависла над сидящим здоровяком. Тот заорал:
– Куда прешь на ноги, сука, повылазило?
Зажатая женщина, едва державшаяся на ногах, извинительным тоном ответила:
– Простите, но меня ведь тоже толкают.
– Толкают! А мне что за дело до того, что тебя толкают! Корова!
Сергея больно укололо внутри. Он дотронулся до плеча парня:
– Вы бы лучше место уступили!
– Что? Ротик свой прикрой, адвокат. Я сюда первый сел!
– Встаньте, – только сумел выдавить из себя мрачный Сергей.
– Да ладно, козел, варежку закрой! Едешь, ну и едь! Тоже мне нашелся, учитель.
Кровь ударила Сергею в голову, рука сжалась в кулак на здоровом плече мужчины. Затрещала куртка.
– Сейчас ты встанешь, сволочь, – прошипел он.
