Елена Ларина - Невеста в облаках или История Регины Соколовой, родившейся под знаком Весов

Не отпуская меня, он сгреб меня быстрым неожиданным движением и посадил, да почти смахнул, на диван. Мы сидели на диване, странно обнявшись, как сиамские близнецы.

– Откуда ты знаешь? Может быть, я русская проститутка. Может быть, все русские – проститутки.

– Ты не проститутка. Ты не говорила так раньше. Я видел, я знаю. Я немного умею разбираться в людях.

– Даже в чужой стране?

– Она уже не такая чужая. И потом ты – это не все.

– Неужели я до такой степени тебе нравлюсь?

– Степени нет. Ты мне очень нравишься, с того самого первого раза – но до сегодняшнего дня я не знал, насколько ты мне нравишься. Ты сейчас совсем, совершенно другая – и ты прекрасна.

– Ты прямо в любви признаешься.

– И признаюсь – в любви. Я тебя люблю.

– Так не бывает. И я тебя не люблю.

– Я догадываюсь, что ты меня не любишь. Но бывает же, когда мужчина любит – а женщина нет. Иногда так можно любить всю жизнь, к сожалению.

Я подумала, что я так всю жизнь любила Валеру, но мне было некогда об этом думать, потому что он сидел слишком близко, дышал слишком часто и сжимал меня слишком крепко. Я успевала подумать только о том, что у меня внутри что-то начинает колотиться в такт его дыханию – и колотится все быстрее и быстрее. Кажется, то, что я сказала ему несколько минут назад, становилось правдой – я сама уже этого хотела.

Он начал меня целовать, быстро, мелко, словно отскакивая от меня каждый раз в ужасе и снова прижимаясь ко мне большим ртом, и я сама уже тянулась к этим плоским тонким губам, которые, как казалось мне совсем еще недавно, не могут мне нравиться. Я впивалась в него, он впивался в меня, мы набирали в грудь воздуху снова и переворачивались, один вслед за другим, переворачивались на диване, в погоне за губами друг друга, по-прежнему не разнимая рук. Как сиамские близнецы. Мы гнались друг за другом и не могли оторваться.

Потом наконец он отпрянул и выпустил меня. Я осталась полулежать, брошенная им на этом диване, не зная, что мне делать дальше. Он сполз вниз и сидел у моих ног, забыв только руку наверху, на диване, у моего колена. Потом рядом он нашел мою руку, сжал ее, и мы просидели еще какое-то время молча. Просто сидели и пытались отдышаться. Мы устали от поцелуев. Потом он обернулся, встал на колени, взял меня за обе руки, прижался ко мне и спросил: «Хочешь?» «Хочу», – ответила я. «Правда хочешь?» Я потянулась к нему сама и рукой, которую он все еще сжимал в своей, схватилась за ворот его рубашки. Материя затрещала, пуговицы полетели – мы разодрали эту рубашку одним движением, от горла до пояса, кажется, это была уже сила не только моей, но и его руки – и мне открылась его голая грудь. Худое белое тело незнакомого немецкого мужчины. А потом его рука потянулась ко мне – и он стал расстегивать на мне блузку. Пальцы его дрожали, и он никак не мог справиться с пуговицами. Но я ему не помогала. Я просто дрожала под пальцами. Такого со мной еще никогда не было. Это было совсем не похоже на то, что было раньше.

И все остальное тоже было совсем, совсем не похоже. И мне впервые было так хорошо, что я не знала, где кончаюсь я и начинается он, где кончается он и начинаюсь я. И когда я закричала, я кричала от счастья.

Я проснулась одна. Я помнила, как он отнес меня на руках в постель, и как мы заснули там, обнявшись. Я лежала голая, укрытая его одеялом, на часах с белым круглым циферблатом, висевших на противоположной стене, было почти двенадцать, и я сразу поняла, что квартира абсолютно пуста. И первое, что я почувствовала, осознав, что она пуста, – тоску, оттого что его нет.

До самого вечера, до его возвращения, я была как в тумане. Я никуда не ушла, хотя он оставил мне ключи, не пыталась никому звонить, не пыталась даже звонить ему – я просто бродила по дому, в ожидании его, и бесконечно спала. Он и нашел меня спящей, в обнимку с одеялом. Я проснулась от его шагов и увидела на его лице плохо скрываемую радость – он был рад, что нашел меня здесь. И, значит, я все поняла правильно – мне не следовало уходить. Впрочем, у меня все равно не было на это сил.

С этой минуты, сразу, совсем сразу, мы стали общаться так, как будто все между нами давно уже было решено и мы тысячу лет жили вместе.

– Что же ты мне не сказал, что уходишь? – спросила я.

– Не хотел тебя будить, – ответил он. – Ты так устала.

– Ты, наверное, есть хочешь, – сказала я.

– Я привез очень много еды. На случай, если ты… Если ты здесь и не захочешь ужинать в городе.

– Я не хочу ужинать в городе. Я вообще никуда не хочу.

– И отлично. Я приготовлю ужин.

И он действительно пошел готовить ужин, а я пошла за ним, как ходила весь день, в его пижаме и, завернувшись в плед, сидела на кухне – смотрела на него. Я не понимала, что я здесь делаю и вообще – что происходит. Но у меня ни на что не было сил – даже на мысли. Вчерашняя ночь казалась сном, а сейчас, вечером, я как будто еще и не проснулась. Вчерашний день был где-то страшно далеко, я почти о нем не вспоминала – а вся прошлая жизнь, жизнь в тюрьме, отодвинулась куда-то, словно стерлась из памяти – спасительная уловка психики. Сейчас я знала только одно – у меня ни на что нет сил, но вот так сидеть и смотреть, как Хельмут готовит ужин, мне хорошо. Мы ужинали почти в полном молчании – он не лез ко мне с разговорами, я к нему – тоже. А потом легли спать – без секса, без вопросов – просто легли рядом и уснули.

Видимо, это было именно то, что мне надо было в этот момент, – у меня кончился завод, кончились силы. Так бывает у всех Весов – сперва долго-долго работает самый лучший в мире мотор, вечный «энерджайзер» – а потом все, конец, энергия иссякла, Весы не в состоянии даже самостоятельно перевернуться на другой бок, и вот они лежат дни, недели, месяцы, пока не накопят энергию снова. Хельмут дал мне спасение, опору, дал новые, совершенно новые для меня чувства и ощущения в тот первый день, когда я только что вышла из тюрьмы, а потом он дал мне возможность постепенно накапливать утраченную энергию. Почти месяц я не выходила вообще никуда. Один раз он отвез меня в магазин – купить необходимые вещи, один раз – в милицию, встать на учет. С пропиской они как-то там решили без меня, опять вероятно Валентин Александрович помог. Я просто «показалась» в милиции – и мне велели явиться через месяц. Об «Аэрофлоте» я предпочитала не думать – пусть подождет, пока может ждать.

Мы ничего не выясняли с ним в этот месяц. Я с наслаждением перемывала на кухне сине-белые чашки тонкого фарфора, гладила ему рубашки – это я умела хорошо делать, училась готовить – этого я как раз почти не умела со своей вечно холостой жизнью, вечером, когда он приходил домой, я накрывала на стол, спрашивала, что у него было на работе, смеялась над какими-то ляпами его партнеров и историями про некачественную установку оборудования, исправляла его редкие ошибки в русском языке, потом шла с ним в спальню и мгновенно засыпала рядом с ним, а утром варила ему кофе и провожала на работу. Иногда я не засыпала сразу, иногда я занималась с ним любовью – и тогда мне было хорошо почти так же, как в первую ночь.