Эвелин Энтони - Выстрелы в замке Маласпига

– И ничего из этого не досталось кредиторам?

– Считалось, что они не имеют никакой ценности. Но теперь, когда искусство стало столь выгодным вложением денег, и доспехам, сделанным самим Челлини, и многим другим, просто нет цены. Пожалуйста, вот сюда. Это трапезная. Все лучшие вещи – в комнатах наверху. Сами мы живем в комнатах, где прежде жили слуги. Я модернизировал их все после женитьбы на Франческе. Посмотрите на гобелены – во всем Уффици вы не найдете ничего лучшего.

Трапезная была очень большая: каменный пол устлан зеленым ковром, расшитым алыми и черными узорами, с вытканным в самом его центре десятифутовым гербом Маласпига. Через весь этот зал тянулся большой трапезный стол, вокруг которого стояли двадцать четыре великолепных позолоченных флорентийских стула в чехлах из поблекшего алого бархата, с вытканными золотом гербами на их спинках. Но как бы замечательна и роскошна ни была эта поражающая одной своей величиной мебель, главное сокровище составляли все же гобелены. Вспомнив полдень, проведенный в Уффици. Катарина сравнила висящие там гобелены с бесценной серией, изображающей сцены жизни при дворе Катерины Медичи, и не могла не согласиться с оценкой герцога. Прекрасна была и серия, посвященная временам года: каждый гобелен в двадцать футов вышиной и в шестнадцать длиной, с так ярко и свежо сверкающими красками, как будто они только что сошли с ткацкого стана. В изображения зверей, птиц, листвы и цветов были вплетены золотые и серебряные нити: в самом центре стояла аллегорическая группа, символизирующая четыре сезона, а вверху был выткан неизменный фамильный герб. Но это была не обычная геральдическая эмблема.

– Наши собственные гобелены были сорваны, – объяснил Алессандро. – Продали их очень дешево – всего за несколько тысяч долларов. Мне пришлось купить эти, чтобы заменить украденные.

Она еще раз посмотрела на них.

– Они, должно быть, стоили целое состояние, – сказала Катарина, а про себя подумала: «Столько же, сколько может стоить одна партия героина».

– Как сказать, – ответил он. – Я купил их три года назад. Но сейчас я не мог бы позволить себе такой роскоши.

Она отвернулась, чтобы он не заметил на ее лице горького недоверия и презрения к его лицемерию. Рафаэль сказал, что он мультимиллионер. Торгующий человеческими страданиями и смертью.

– А где хранится ваш туалетный столик? – быстро спросила она, подавляя желание повернуться и убежать, убежать из этого Замка со всеми его сокровищами и славной историей, от этого человека, стоявшего так близко, что их плечи соприкасались.

Он протянул руку и открыл маленькую, обшитую панелями дверь.

– Спускайтесь. Я зажгу свет, но будьте осторожны: ступени очень крутые.

Они спустились в довольно просторную, в четверть трапезной кладовую, ярко освещенную лампами дневного света. Катарина сунула руку в карман, нащупала маркер. Указательным и большим пальцем сняла с него колпачок.

В конце кладовой стояли предметы старинной мебели, их было около дюжины. Чудесный итальянский кассоне[18]с раскрашенной резной крышкой и передом, два флорентийских кресла гротескной формы с подлокотниками в виде мальчиков-нубийцев; в центре спинок были гербы; два стола, включая одну маленькую скальолу, с цветной мраморной мозаикой, с удивительной изысканностью изображающей птиц, цветы и фрукты. На столе стоял маленький мраморный бюст ребенка и бронзовая чернильница эпохи Возрождения – в форме гнезда змей. Венецианский консольный столик, еще один кассоне, попроще и поменьше, чем первый, комод черного дерева, инкрустированный слоновой костью и серебром, и сам туалетный столик. Эта жемчужина французского искусства восемнадцатого века была украшена бронзовой отделкой, которая сверкала, словно была сделана из золота. Катарина остановилась перед ним.

Он был выточен из тюльпанового дерева, верхняя часть, ящики и боковые стороны были инкрустированы волнистым орнаментом и венками цветов, а в центре можно было видеть двух голубков, держащих в клювах оливковую ветвь.

– Какая дивная вещь! – воскликнула Катарина. Она подошла ближе и вытащила ящик. Алессандро стоял у нее за спиной, и она провела кончиком маркера по полированному дереву внутри. Когда она задвигала ящик, рука у нее дрожала.

– Прекрасные вещи, – сказала она.

Затем принялась за кресла, посидела в двух из них и просела кончиком маркера вдоль сидений. И все это время она высказывала свои оценки, двигалась, выдвигала ящики, поднимала крышки кассоне.

Запоминайте все, даже орнаменты, сказал Рафаэль. Запоминать надо было и изделия из бронзы. Зловещее змеиное гнездо, подумала Катарина, нетрудно будет идентифицировать. Она провела рукой по мраморному бюсту ребенка, когда Алессандро вдруг спросил:

– Что вы об этом думаете?

– Довольно милая работа. Хорошо передано невинное выражение лица. Но похоже, что это современная скульптура.

– Да, вы правы, – подтвердил он.

Держа руку в кармане, она плотно сжимала маркер.

– Это работа Джона. Он сделал два таких бюста. Я продам их, и он заработает немного денег. Стоят они не ахти как дорого: три тысячи долларов за пару, но он любит чувствовать себя независимым.

– Чем больше я смотрю на этого ребенка, тем меньше он мне нравится, – сказала она. – От этой скульптуры веет сентиментальностью, которая после первого благоприятного впечатления начинает раздражать. Это не улучшит его репутации.

– Сентиментальность объясняется коммерческим предназначением, – сказал Алессандро. – Я доволен, что вы не попались на эту удочку, сразу же раскусили что к чему. Все наше семейство отличается хорошим вкусом. В прошлом году он сделал прекрасную обнаженную мужскую фигуру. Я продал ее в Швецию, за очень неплохие деньги. Когда-нибудь он станет знаменитостью. А пока он должен упорно работать и копить деньги.

– А вы будете его поддерживать?

– Конечно. – Он улыбнулся. – Он создает красоту, а это величайший Божий дар. Мы всегда способствовали процветанию искусств и помогали художникам. Это флорентийская традиция. Сокровища эпохи Возрождения были созданы лишь благодаря покровительству Медичи и таких людей, как наши предки.

– Где же он работает? – спросила Катарина. – Он сказал мне, что проводит в своей мастерской много времени.

– Его мастерская – с северной стороны; я отвел ему нижний этаж большой кладовой, где он может хранить свой мрамор и спокойно работать. Он человек очень чувствительный, вы знаете. Ему не хватает уверенности в себе, и он никому не позволяет видеть свои работы до их готовности. Мне приходится поддерживать его веру в себя; иногда, когда он недоволен собой, он выходит весь в слезах. А вот и второй малыш. – Он поднял бюст мальчика и поставил его рядом с бюстом девочки. Обе скульптуры составляли очаровательную пару, этюдное изображение невинности, сделанное, однако, с раздражающей поверхностностью. Тут же на мольберте стояла картина, прикрытая куском зеленой материи.