Андрей Остальский - Синдром Л

Вот это был как раз тот случай. Пяти минут не прошло, а Нина уже рассказала нам про то, что в ее ближайшем универмаге происходит, какой фильм вчера по телику показывали и почему исполнительница главной роли напомнила ей ее украинскую тетку. «Но только зря она этот зеленый наряд напялила». И много чего другого. И каждые несколько секунд бросала на своего кавалера умильные взгляды. Пошлость просто какая-то.

— Я пойду чайник поставлю, — сказала я.

Выбежала в кухню, стала воду из крана наливать… Но не могла сконцентрироваться на этом занятии, руки дрожали. Залила полкухни водой, но в итоге кое-как все же справилась, поставила чайник на огонь, нашла тряпку, пол протерла. Не то чтобы досуха, но почти. Уселась. Руками голову обхватила и раскачиваюсь на табуретке. Что делать, что делать? Думала, думала — и надумала. Стала искать бумагу, нашла в конце концов какую-то салфетку мятую, оторвала от нее кусочек, разгладила, как могла… Но ни карандаша, ни ручки, как назло, не находилось. Да откуда им взяться на кухне-то… Вдруг меня осенило. Я взяла самый острый нож, какой у нас был, прокалила его тщательно на огне. Безымянный палец на левой руке окунула в водку, а потом решительно саданула по нему лезвием. Перестаралась — кровь алая-алая потекла сильной струей. Я подставила под нее розетку для варенья, заточила спичку, и, окуная в кровь, кое-как накорябала на обрывке бумаги вопрос: «У тебя с ней — серьезно?»

После чего ринулась назад, в гостиную с криком: «Ой, Нинка, помоги, я палец сильно порезала!»

— Ну, мать, ты даешь… Вечно с тобой тридцать три несчастья, — проворчала Нинка, — что ты резала-то там, лимон, что ли?.. Дался он тебе…

Но — делать нечего — неохотно, правда, но встала Нинка и принялась медицинскую помощь оказывать.

— Перекись в этом доме есть? А чем рану перевязать? — спросила она озабоченно.

— В ванной, в ванной, кажется, есть… Там и бинт, и пластырь английский.

— Ого, английский! — поразилась Нинка и отправилась в ванную. Я же быстро положила на стол перед гостем сложенную вдвое кровавую записку. Он тут же раскрыл ее, прочитал. Посмотрел на свет, видимо, использованная разновидность чернил его сильно поразила. Потом взглянул — впервые — мне прямо в глаза и медленно покачал головой: нет, не всерьез… И для верности еще и озвучил:

— Нет, — сказал тихо-тихо, но ясно. И еще раз, уже чуть громче: — Нет!

Тут появилась Нинка с полным комплектом перевязочных средств. Саша еле успел спрятать записку в карман. Я показала ему за Нинкиной спиной: уничтожь!

— О чем вы тут говорили? — спросила она подозрительно. То ли все же услышала что-то, то ли просто исходила из того, что мы непременно должны были вступить в беседу в ее отсутствие.

— Да вот, — сказала я. — спрашиваю Александра, не хочет ли он чего-нибудь покрепче чая. А то у меня и виски японский есть.

— Да ты что! — набросилась на меня Нинка. — Он не пьет. Совсем. Ему нельзя категорически!

Я стушевалась, стала изображать раскаяние. Хотя откуда мне было знать? Все мои знакомые хлещут как лошади. А уж виски-то и днем с огнем не найти. Раритет!

Потом еще долго и мучительно это все тянулось. Нинка болтала, болтала, задавала нам вопросы, сама тут же на них отвечала, не давая рта раскрыть. Но нам обоим не было никакой охоты разговаривать. А она даже не замечала, какие мы оба тихие и пришибленные, не видела, какие вороватые взгляды мы друг на друга кидаем. Она-то сама на возлюбленного глазела самым неприличным образом. Наконец вроде стала уставать. Сдулась вдруг, как проколотый воздушный шарик. Заметила все-таки что-то наконец.

Говорит:

— Что-то вы странные оба… Ты, Саша, бледный какой-то. Тебе надо выспаться. После той ночевки, что мы имели.

И засмеялась ненатуральным смехом. Это она для меня, подумала я вяло. Ну молодец, молодец, что и говорить. И парень твой молодец — всю ночь любовью заниматься — это нечто, особенно в его возрасте.

Тут Нина начала прощаться.

— Ну, спасибо за чаек и за угощение, подруга, но пора гостям и честь знать.

— Посидите еще, — предложила я. А Саша вдруг зашевелился на своем стуле, то ли уходить приготовился, то ли, наоборот, возразить собирался.

Но Нинка решительно отрезала:

— Нет, спасибо… отец твой небось с работы вот-вот придет, что мы под ногами болтаться будем? Да и у нас дела еще срочные… Правда, Саша?

Сверкнула глазами как-то по-особенному, давая понять, что именно это будут за дела… Сама себе противоречит: то ему выспаться надо, то опять призывает трахаться.

И, не дождавшись от него ответа, подвела окончательный итог:

— Мы пошли. Только сбегаю кое-куда на дорожку.

И упорхнула в сторону туалета.

А я уж думала, она нас один на один больше не оставит.

Я быстро пересела на Нинкино место, рядом с ее возлюбленным. Спросила вполголоса:

— Как тебя зовут?

Он смотрел на меня, улыбался и молчал. Потом вымолвил наконец:

— А тебя?

Идиотская манера — отвечать вопросом на вопрос.

Она села на Ниночкин стул, совсем рядом со мной. Спросила еле слышно:

— Как тебя зовут?

Я сидел и тупо улыбался. Пауза затягивалась.

— А тебя? — сказал я.

Она поморщилась. И еле успела вскочить со стула и отодвинуться от меня подальше, как вернулась Ниночка.

— Пошли, Саша, поднимайся, спасибо этому дому, пойдем к другому!

Я сидел и молчал, чувствуя себя одновременно и подлецом, и кретином.

— Ну, правда, Саша, что ты? Вставай!

Надо было все-таки что-то сказать наконец.

Ситуация была просто совершенно невозможная. Ниночка стояла передо мной и смотрела с недоумением. Мне было ее невыносимо жаль. Ведь такая славная девчонка, в самом деле. Но сделать я ничего не мог.

И не придумал ничего лучше, как сказать:

— Ты знаешь, Нина, я, наверно, посижу еще немного.

— Ты хочешь, чтобы мы еще остались здесь? Но скоро придет Сашин отец, не думаю, что он…

Она вдруг остановилась на середине фразы. Задумалась.

— Погоди, я не поняла… ты что, хочешь сказать, что…

Повисла пауза. Я молчал и смотрел в пол. И думал: «Ну и гад же я».

Подняв глаза, я обнаружил, что Ниночка покраснела. Люди часто от сильных эмоций либо краснеют, либо, наоборот, бледнеют. Говорят, что краснеют хорошие люди, а бледнеют… Но это все ненаучно. Настоящий, профессиональный разведчик не краснеет никогда. И почти не бледнеет. Ну разве что чуть-чуть.

— Ты… правильно ли я понимаю… что ты… хотел бы остаться здесь… без меня?

Я опять смолчал. И опять отвернулся. Не мог смотреть Ниночке в глаза.

Это было, наверно, самое тяжелое молчание в моей жизни. Свинцовое.