Олег Рой - Двойная жизнь

– Месяц пока так поживешь, а там поглядим. Если дела пойдут, можно будет и о зарплате подумать.

Живем, обрадовался Алекс. Месяц – это ж целая вечность. Да еще надо поглядеть, что тут за дочка. Может, такая стерва, что сам через неделю сбегу, поспокойнее места поискать. Хотя дед с внучкой симпатичные, что да, то да. Интересно, кстати, а куда подевался промежуточный мужчина – Дашин папаша и дочкин муж? Непохоже, чтобы тут еще кто-то жил. Ну да оно и к лучшему. Нет – и не надо.

На ночлег Алекса определили в пустующий гостевой домик. Это была первая за черт знает сколько времени его ночевка под крышей. Снаружи размеренно шумел лес, всплескивала вода, ухала какая-то ночная птица – к этим звукам он за последние недели уже совсем привык. Но в лесу эта «колыбельная» настораживала, а здесь тонкие дощатые стены давали ощущение безопасности, защищенности. И лесная «колыбельная» уже не тревожила, а успокаивала, умиротворяла, баюкала…

Разбудил его наглый солнечный зайчик, протиснувшийся без спросу в какую-то щель и настырно щекотавший нос. В ногах смачно храпели невесть когда забравшиеся в домик собаки.

Пригоршня воды защипала кожу так, что вспомнилась присказка: как живой водой умылся.

Эх, хороша ты, новая жизнь!

Помахав рукой выползающему из-за леса солнышку, он дочинил рафт и принялся за покосившееся крылечко одного из гостевых домиков. В реке играла рыба, выпрыгивая из сверкающей глади чуть не на высоту роста, где-то под берегом крякала утка, любопытная синица ковырялась в свежих щепках, выискивая личинок древоточцев. Наверное, думала, что она дятел.

Солнце взбиралось на небосклон удивительно споро, уже ощутимо припекая плечи, – или это он, увлекшись простой и страшно приятной, по-настоящему мужской работой, не заметил, как время прошло?

Появившийся откуда-то сбоку Иван Петрович одобрительно поцокал языком, церемонно поздоровался и велел пока шабашить – мол, завтракать пора.

От летней кухни тянуло чем-то вкусным, а возле вагончика посвистывал, закипая, крутобокий самовар – не слишком большой, но блестящий и очень важный.

– Тащи туда, – дед ткнул сперва в самовар, потом в сторону расположившейся на взгорке беседки. – Дотащишь?

– Слушаюсь, шеф! – Алекс шутовски вытянулся в струнку. Даже честь отдал.

– К пустой голове руку не прикладывают, – с ухмылкой буркнул Петрович, двигаясь следом.

Алекс, водрузив пыхтящий самовар возле стопки тарелок, весело спросил:

– Какие еще будут распоряжения?

– Садись уже, – усмехнулся дед. – Котелок Дашута принесет. Завтракать станем, работничек. – Как ни странно, это прозвучало не снисходительно, а скорее как похвала: мол, видел, оценил, можешь. – Поосновательнее надо, до обеда-то незнамо сколько. Это уж когда Катерина из Инзера вернется.

Катерина? Инзер?!

Слово вспыхнуло посреди затянутых забвением омутов прошлого, точно пробив мозг насквозь. Так на темном озере вспыхивает вдруг под случайным солнечным лучом всплывший из глубины ледяной осколок. Может, так и не бывает, но слово было острое, колючее и всплыло оно из самых дальних глубин памяти, из давнего-давнего прошлого. Инзер! Катерина! И Иван Петрович! Они еще смеялись как-то, что Катерина Ивановна – это прямо из «Двух капитанов».

Катя?!!

– Там и дизель из ремонта дождаться нужно, и посылки на станции получить, и много еще чего, – бубнил Иван Петрович. – Может, и туристы какие к нам нагрянут. Многие ведь наобум приезжают, сами толком не зная, куда поехали и что тут делать, где чего вообще.

Денис не слишком вслушивался. Надежда сверкнула ослепительной зарницей. Ну да, Катерина – имя распространенное. Но Катерина Ивановна, да еще и из Инзера… Если совпадение, то поистине мистическое. Неужели Катя? Та самая, далекая и недоступная? Так и не забытая. «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему»[7], – вспомнились читанные когда-то стихи. Да уж, этот давний шрам будет поглубже того, что он ножиком на щеке нацарапал. И пусть эта история осталась в давнем прошлом (а осталась ли, усомнился внутренний скептик), и Катерина, может, совсем даже не та – ну и пусть! Как бы там ни было, это – хорошее совпадение, хорошая примета. Все как-нибудь наладится, а все беды останутся там, в прошлой жизни, там, где на обезображенном теле настоящего Алекса нашли – или найдут? – документы московского бизнесмена, подозреваемого в убийстве питерской проститутки. Найдут? Или уже нашли? Места здесь глухие, но сплавной сезон в разгаре, наверняка нашли! Так что нет никакого Дениса Воронцова! Погиб!

А я – Алекс Смелый – завтракать пойду! Голодный, как… как новорожденный! Чем пахнет так вкусно? Господи! Пшенка с тушенкой! М-м-м… Когда же я такое ел-то в последний раз? Небось еще в университетские времена или около того – лет двадцать назад. Эх, вкуснятина!

Часть 3

Обратный отсчет

Костя Рашпиль

Нижний Тагил

Тусклая лампочка не столько разгоняла мрак котельной, сколько превращала его в зыбкую желто-серую полутьму. В топке ровно, в такт мерному гулу насосов, гудело пламя. Рашпиль, в миру Константин Седов, раздраженно помотал головой. Тьфу ты, черт, смена только началась, а уже в сон клонит. Пробежался взглядом по приборам – все в порядке, все стрелки подрагивают у нужных отметок. Можно и перекурить, дремоту разогнать. Да и вообще с куревом оно вроде как повеселее, поуютнее, что ли. Хотя какой уж тут, в котельной, уют – все мертвое, мрачное, словно тюремный каземат. Голубоватая струйка дыма, бегущая от тлеющего кончика «беломорины», едва видна в сумраке. И вкус… хотя «Беломор» вроде правильный, питерский, вкус какой-то кисловатый, точно прогорклый. Фу, гадость! Да еще и жарища. Зимой-то оно в самый раз, а сейчас…

Дверь – тяжелая, обитая железом – открывалась прямо во двор. У шершавой стены лежал серый от времени и погоды кусок толстого, чуть не в метр, бревна – остаток спиленного когда-то американского клена, приспособленный вместо скамейки. Еще один клен, тоже старый, разлапистый, торчал вплотную к котельной, покрывая беленую стену причудливой сеткой непрерывно двигающихся теней.

Костя плюхнулся на толстое, кривое бревно, вытянул внезапно занывшую ногу – память о давнем выстреле. Погода, что ли, меняется? Привычно потер, покрутил, пристраивая, – нога все ныла. Настроение испортилось окончательно.

Впрочем, оно уже с утра было не слишком радужным. Все из-за той дамочки в автобусе. Вот ведь некстати подвернулась, будь она трижды неладна. Вроде давным-давно все заросло, ни тропинки, ни шрама, ни следа на душе не осталось – ан нет. Не заросло. Когда за пыльным автобусным стеклом мелькнула на остановке до боли знакомая фигура – сердце словно застыло, замерло, как у пятнадцатилетнего пацана. Кто бы мог подумать, что Костя Рашпиль, от которого даже на зоне правильные ребята шарахались, такой нежный и чувствительный. Прямо барышня кисейная, ей-богу…