Элис Хоффман - Черепашья луна

Немного дальше по дороге, на ступеньках кафе «Счастливый удар» Шеннон ждет знака, который определит ее судьбу на всю оставшуюся жизнь. Днем она сидела под лавандовым деревом и думала, каково — это навсегда быть привязанным к одному месту. Думала, сколько приходится терпеть дереву: выхлопные газы, дятлов, термитов, ураганы, а потом заплакала, прижавшись щекой к шершавой коре. Пора решать, иначе будет поздно. Она, конечно, может остаться под этим деревом и сидеть здесь и дальше; ей покажется, что прошло всего несколько часов, но когда она встанет, то увидит, что превратилась в старуху и ее длинные седые волосы сплелись с травой. Если летом она поедет на север, то вся ее жизнь изменится. Потом она вернется закончить последний класс, а после будет приезжать на рождественские и пасхальные каникулы, но тогда она будет уже другая, и она не уверена, что готова к этому.

Вечером, стоя возле маминого кафе, она думает, что ничего не изменится от того, останется ли она на всю жизнь в Верити, или улетит на север на летний курс в Маунт-Холиок. Она поднимает голову, но звезд не видно. Слышно, как мать перебрасывается шутками с Мори и Фредом, собираясь закрываться, как всегда по пятницам, позже обычного. Ее мать здесь работает с того самого лета, когда ей исполнилось восемнадцать, немногим больше, чем сейчас Шеннон. Ей никто не предлагал ни стипендии, ни билета на самолет. Шеннон даже не помнит, чтобы мать брала отпуск, кроме одного раза, когда несколько лет назад они ездили в Диснейленд. Они прокатились тогда на всех аттракционах — и в «Пиратах Карибского моря», и на «Большой Громовой горе», чтобы потом ни о чем не жалеть, потому что, наверное, обе понимали, что больше туда не попадут. Их принимали за сестер, но Джейни, вместо того, чтобы радоваться, страшно на это злилась. «Я свои долги отдала», — сказала она тогда Шеннон.

При одной мысли о матери Шеннон хочется плакать, хотя она и не знает почему. Дыхание становится быстрым и частым, а от такого дыхания начинает немного плыть голова, и потому Шеннон, увидев на обочине одинокую фигуру, думает сначала, что та ей мерещится. Шеннон стоит, как стояла, а фигура тем временем приближается, и Шеннон узнает того самого мальчишку, которого видела возле мусорного бака. Ей становится тревожно, как будто это и есть тот знак, которого она ждала, и она, не задумываясь, делает шаг ему навстречу.

Мальчишка пугается, даже отступает на несколько шагов, точь-в-точь как олень у них во дворе.

— Убегаешь? — спрашивает Шеннон.

Мальчишка сначала смотрит на нее молча, потом кивает.

— Я вот тоже подумываю, — говорит Шеннон, потому что в эту минуту в самом деле так думает.

Мальчишка отступает еще на шаг. Он должен был убежать до того, как она откроет рот. Если она такая дура, что все еще сомневается, это не значит, что он тоже дурак.

— Никак не могу принять решение, — сознается Шеннон. — Вроде бы уже решила, а потом оказывается, что нет. Такое чувство, будто сходишь с ума.

Мальчишке кажется, будто сила, погнавшая его из дома мисс Джайлз, начинает покидать его, стекая на землю с кончиков пальцев.

— Где твоя сестренка? — спрашивает Шеннон. — Малышка, с которой я тебя видела?

Если бы он мог говорить, он сказал бы, что девочка спит в кроватке под старым байковым одеялом милях в пяти от них. Сказал бы, что девочка эта слишком мала и не знает, что ее бросили. Она все равно не поймет, даже когда утром не найдет его. Но голоса у него нет. Ему остается только злиться и мечтать, чтобы эта девчонка сгинула. Она ему никто, и он не обязан проникаться ее сомнениями, он знать о них не желает. Ровно через две минуты его здесь не будет, он уйдет и не оглянется. Что он кому должен? Абсолютно ничего он никому не должен. Что он сейчас чувствует? Да ничего.

Из темноты появляется машина, она несется мимо, ярко освещая дорогу, и Шеннон с мальчишкой невольно делают шаг друг к другу. Он в первую секунду пугается, во вторую — колеблется. Когда машина исчезает в темноте, мальчишка смотрит на Шеннон с испуганным видом, как будто боится всего — темноты, яркого света фар, сладкого запаха цветущих лимонов, — а потом срывается с места и бежит назад сломя голову.

— Подожди! — кричит ему Шеннон, она так и не успела понять, был ли он тем самым знаком, которого она ждала.

Мальчишка несется по обочине, и вскоре его фигурка тонет в ночи. Он исчезает так неожиданно, не сказав ни единого слова, что, если бы Шеннон не постояла с ним рядом, чувствуя живое тепло, она решила бы, будто его и не было. Ей жарко, и она обмахивается ладонью, отбрасывает с плеча прядь длинных волос. Она привыкла к комарам и жаре; и белые мотыльки, которые появляются в мае и исчезают в июне, знакомы ей всю жизнь. Она слышит, как Фред и Мори идут к машине. Слышит, как мать вышла на заднее крыльцо и зовет ее, точь-в-точь как в те времена, когда Шеннон была маленькой и вставала ни свет ни заря, чтобы ждать во дворе оленя. Тогда она еще не знала, что можно выйти со двора и поискать оленя в лесу, куда отец носил каменную соль, как не знает она сейчас, что уже приняла решение. Что, стоя возле дороги и слушая голос матери, она прощается с домом.

Уже третью ночь Джулиан Кэш проводит в машине, скрючившись на переднем сиденье, чтобы на заднем могла устроиться Лоретта. От двух предыдущих ночей эта отличается только тем, что всего в двухстах ярдах от него, в гостевой комнате в доме ее бывшего мужа спит Люси, а еще тем, что лишь несколько часов назад, когда небо еще было чернильного цвета и весь квартал спал, произошло то, о чем он мечтал, и это сводило его с ума.

С того момента, как Люси исчезла в дверях, он почти не спал. Каждый раз, просыпаясь, он пугался, увидев висевшую перед ним луну, потому что она была похожа на платье, которое порвалось, когда он к нему прикоснулся, и казалось, что в руках остался свет. Он думал, что Люси злится, когда она только села в машину, но он ошибся. Она привалилась к дверце, поджав под себя ноги. И смотрела на него так, словно в любую минуту могла вскочить и убежать.

— Ты думаешь, что я сама не справлюсь, поэтому и приехал? — спросила она.

— Нет, — сказал Джулиан, и это была чистая правда.

Он припарковался рядом с этим гольф-клубом и простоял там несколько часов, слушая, как веселятся гости и не разрешая Лоретте выйти из машины только потому, что не мог заставить себя уехать. Когда тот парень, с «порше», наклонился, чтобы поцеловать Люси, Джулиан невольно протянул руку к бардачку за револьвером. Это был просто рефлекс, он не собирался его убивать. Но хотел убить и знал, что это значит. Он потерял способность рассуждать; если в самое ближайшее время его никто не остановит, придется остановить себя самому.