Елена Арсеньева - Моя подруга – месть

Собственно, не так уж она ошиблась, вот только хозяином клиники «Эмине» оказался не кореец, не китаец, а кавказец.

По милицейским каналам Надежда этого человека как могла проверила. Его звали Алхан Вахаев, и он мог считаться коренным нижегородцем: жил здесь уже десять лет, считался чуть не лучшим молодым гинекологом города и прославился тем, что применил вакуумный аборт одним из первых в стране. Где-то за его спиной стояли большие деньги: конечно, «Эмине» приносила хороший доход, обратиться к Вахаеву могли только очень состоятельные люди, однако клинику на что-то надо было открыть! Построить, отделать, обставить так комфортабельно, не сказать – роскошно…

Не надо думать, что таких вопросов Вахаеву не задавали. Задавали, конечно! Он же ссылался на многочисленную родню – «Весь аул – моя родня!» – которая его и поддерживала. Почему работает в Нижнем Новгороде, а, скажем, не в Грозном, не в Махачкале или где-нибудь еще? Вахаев пожимал плечами:

– Здесь ведь не только родовспомогательное учреждение. А моя религия не одобряет аборты. В России мне работать легче. Наука требует жертв!

Словом, Надежда решила рискнуть. И с первой минуты почувствовала странное доверие к этому улыбчивому, внимательному человеку. Надежда так расслабилась, так успокоилась от звука его гортанного голоса, от ласкового, сочувственного взгляда, от деликатных прикосновений, не вызывавших ни малейшего стеснения даже у нее, с ее-то зажатой, израненной душой!.. Ее словно бы столбняк ударил, когда Вахаев тихо, но внушительно сообщил, что аборт делать он не будет.

– Знаете, Надюша, вы будто провокатор в плохом кино, – улыбнулся он.

Надежда даже вздрогнула: местом ее работы Вахаев не интересовался, как же он мог догадаться…

– Приходите к доктору и подстрекаете его на убийство. Да нет, в данном случае я не имею в виду убийство плода, тут я всегда на стороне женщины! – а на убийство ваше!

– Как это? – хлопнула глазами Надежда, отчаянно цепляясь за этот бестолковый вопрос, хотя сердце ухнуло, покатилось, а в груди образовалась черная пустота, в которой гулко отдавалось: «Ко-нец. Ко-нец!»

– Да так, – пожал плечами Вахаев. – Вы умрете у меня на столе – при аборте ли, при кесаревом ли сечении. Вот так. Одевайтесь.

И он вышел из-за ширмы, а Надежда так и осталась лежать на кресле: голая ниже пояса, с непристойно раскинутыми ногами. В той же самой позе, в которой ее бесчувственное тело принимало оплодотворивших ее негодяев…

Да. Кажется, она совершила в тот день в Новогрудкове очень много ошибок. И первая – страшная, роковая! – та, что не открыла прямо там, в избе, сундук, не достала оттуда бельевую веревку, не перекинула через балку… Даже и мысли такой не возникло. Где ей! Слишком гордая! Гордая дура… Господи, какой же чудесный, мирный покой она уже обрела бы! А после ее самоубийства этих троих точно покарало бы правосудие. Тут уж они не отвертелись бы! А теперь еще придется идти домой. И… есть ли у нее подходящая веревка? И выдержит ли крюк от люстры? Нет, вряд ли. Что может помочь ей? Элениум, тазепам? Да где же взять, сколько нужно?! Нет. Лучше вскрыть вены в теплой ванне. Но смерть ее останется неотмщенной, непонятой, потому что никаких предсмертных записок, никаких обличений Надежда писать не будет. На это у нее нет сил.

Все. Лопнул шарик!

Она оделась и, собрав всю свою волю, вышла из-за ширмы совершенно спокойная.

– Спасибо, доктор. Ну нет – так нет. Пойду домой… Сколько с меня за услуги?

Он стоял посреди кабинета – и вдруг быстро пошел к ней. Схватил за руку, наклонился, вгляделся глаза в глаза.

– Вы мне это бросьте! – шепнул горячо, и его акцент стал явственнее. – Бросьте, слышите?

– Что бросить? – Надежда постаралась поднять брови как можно выше. – Не понимаю.

– Все вы отлично понимаете, – печально сказал Вахаев. – Я вас насквозь вижу. Но неужели и впрямь так уж все плохо?

Надежда рванулась, из последних сил сдерживая слезы. Но руки Вахаева сомкнулись вокруг нее – не вырваться, и вдруг оказалось, что идти некуда, везде уткнешься в его широкую грудь, и делать больше нечего, кроме как рассказывать.

Она и рассказала… все.

Позвонив по внутреннему телефону в регистратуру, Вахаев отменил все свои приемы и визиты на сегодня. Потом взял календарь и начал что-то отмечать в нем карандашиком. Поднял глаза на Надежду, которая так устала, пересказывая весь этот кошмар, что Вахаев велел ей прилечь на скользкую холодную кушеточку и не шевелиться.

– Вот что, Надюша, – сказал он наконец. – Давай договоримся так. Ты меня выслушай – все, что скажу. Не перебивая. Потом, если не согласишься, подумаем еще. А пока – слушай. Договорились?

Надежда слабо двинула головой на клеенчатой подушке, что означало – да. Сил у нее вовсе не осталось, а единственным чувством, которое еще жило в ней, было смутное удовольствие от того, что Вахаев говорит ей «ты». Это сближало. Значит, остался еще на земле человек, которому она небезразлична!

– Рожать тебе, по моим подсчетам, 30 или 31 января, – сказал Вахаев и предостерегающе выставил ладонь: молчи, мол, договорились же! – А сейчас у нас 10 октября… Сегодня же вечером я дам тебе медицинское заключение о необходимости операции по поводу фибромиомы. Это твое личное дело, к какому врачу обращаться, и если деньги есть – почему не пойти к «кооператору»? Погоди, о деньгах потом. Я в своих кругах достаточно известен, так что, думаю, лишних вопросов, почему пришла именно ко мне, не будет. Обследование, подготовка к операции, потом она сама, послеоперационный период со всякими мыслимыми и немыслимыми осложнениями, плохая гистология, онкологическое обследование… и все это благополучно завершится к началу февраля, когда ты выйдешь из больницы совершенно здоровая – и совершенно свободная.

– А… это? – Надежда положила руку на едва наметившийся живот.

– Ты его родишь – родишь под наркозом. Уснешь – и проснешься пустая.

– Я хочу, чтобы он умер… оно! – хрипло выдохнула Надежда, однако Вахаев только головой покачал:

– Это уж какова будет воля Аллаха. Может быть, ребенок родится мертвым. Это хорошо. А может быть, живым. И это – просто замечательно, потому что, Надюша, дитя, которое для тебя – мучение, горе и ненависть, для кого-то другого может стать наслаждением, счастьем и любовью. Ты меня понимаешь?

Добрую минуту Надежда тупо глядела в ясные глаза Вахаева, а потом кивнула:

– Вы имеете в виду…

– Ты, – перебил он. – Говори мне «ты», пожалуйста. Кстати, меня зовут Алхан, в просторечии – Алик. Так ты меня и зови.

У Надежды заплыли слезами глаза, и она, задыхаясь, произнесла:

– Ты имеешь в виду, что моего ребенка кто-то захочет усыновить или удочерить?