Оксана Семык - Чужая кровь

Меня начинает трясти от злости. Я привстаю, опираясь на здоровое колено, наклоняюсь над телом брата и с размаха отвешиваю ему пощечину:

– Дурак!

Голова его без всякого сопротивления откидывается вбок под моей ладонью, а я продолжаю хлестать Андрюшку по белым, как мел, щекам, плача и выкрикивая:

– Дурак! Зачем все это? Ради чего?

– Лена! – раздается удивленный вскрик спускающегося по лестнице Антона, и этот звук возвращает меня в реальность.

Я останавливаюсь и закрываю лицо руками, а слезы по-прежнему продолжают струиться у меня сквозь пальцы. Мой мир рухнул. Все меня предали – даже Андрюшка, оставив меня жить дальше одну, без его привычной, чуть нахальной улыбки. Что же мне делать? Как справиться с этим ударом судьбы?

Тут я неожиданно ощущаю, как на мои содрогающиеся от рыданий плечи опускаются сильные руки, аккуратно поднимают меня и привлекают к широкой твердой мужской груди. Это Антон. Он уже успел накинуть рубашку, и я утыкаюсь хлюпающим носом в пахнущую свежестью ткань.

– Ш-ш-ш, – успокаивает меня Городецкий, легонько покачивая из стороны в сторону и гладя мою спину и затылок.

Я еще какое-то время не могу остановить рыдания, но плакать бесконечно невозможно – рано или поздно слезы заканчиваются, остается лишь огромная пустота в груди и полное безразличие ко всему, которое затягивает тебя в свою пропасть. Но упасть в эту бездну мне не дают мужские руки, крепко обнимающие меня, и горячие губы, прижимающиеся к моим волосам. Они как бы говорят: тебе еще есть, ради чего жить.

Почувствовав, что я прекратила плакать, Антон чуть отстраняется, осторожно приподнимает пальцами мой подбородок, легонько целует мои щеки с еще не просохшими на них слезами и тихо говорит:

– Ты еще успеешь оплакать своего брата. А сейчас мы должны сделать все, чтобы поймать его убийцу.

Я не знаю, случайно или со знанием дела сыщик выбрал такой мотив, чтобы отвлечь меня от моего горя, но это, наверное, единственное, что сейчас могло бы сработать.

Месть! Я хватаюсь за эту соломинку, чтобы не сойти с ума. Да, умница-детектив прав: сейчас не время рыдать. Я хочу, чтобы тот, кто это сделал, расплатился за смерть Андрюшки!

Я вцепляюсь пальцами в рубашку Антона и, приблизив губы к его лицу, горячо шепчу:

– Найди эту сволочь! Я знаю, ты сможешь!

В ответ Городецкий произносит спокойно и веско:

– Обещаю.

И это слово повисает между нами, словно печать на только что составленном и подписанном нами договоре.

Антон мягко отцепляет мои руки от своей рубашки и заглядывает мне в глаза:

– Я на секунду. Сейчас вернусь. Обещаешь вести себя хорошо?

Я киваю, и сыщик направляется к лестнице в подвал. Я остаюсь стоять посреди холла, вытирая остатки слез рукавом халата.

Буквально через минуту Городецкий возвращается со свернутой чистой белой простыней в руках – наверное, взял внизу, в прачечной.

Он расправляет ее и подходит к трупу.

Но тут на лестнице, ведущей на второй этаж, появляется Карен. Мы с Антоном замираем, глядя, как он спускается до середины лестничного марша и вдруг останавливается и испуганно спрашивает, указывая на Андрюшку и большую красную лужу рядом с его головой:

– Это что? Кровь? Опять кого-то застрелили?

– Это не кровь. Это томатный сок, – поясняет детектив.

– Ф-фух! Я уж было подумал… Так он просто пьян? Снова напился в стельку? Опять хулиганил? – презрительно произносит муж.

– Нет, – спокойно отвечает сыщик. – Он мертв. Отравлен.

Карен нервно сглатывает, резко разворачивается и, ничего не говоря, торопливо поднимается обратно, на второй этаж.

– Что с ним? – спрашивает меня Антон.

Я равнодушно пожимаю плечами:

– Понятия не имею. В эти последние три дня мы все ведем себя, как ненормальные.

Кинув прощальный взгляд на застывшее лицо брата, я помогаю Городецкому накрыть труп простыней. Потом сыщик берет меня за локоть и осторожно помогает дохромать до стоящей у стены затейливой козетки, обитой тканью в мелкий цветочек. Он помогает мне усесться поудобнее и опускается рядом.

Маленький диванчик рассчитан лишь на двоих, а фигура у этого мужчины слишком массивная, поэтому, чтобы поместиться на ограниченном подлокотниками пространстве, он вынужден сесть совсем близко ко мне. Через ткань халата я чувствую, как его нога касается моего бедра, и это придает мне спокойствия и сил.

Я поворачиваюсь к Антону и спрашиваю:

– Почему ты говоришь, что тебе только предстоит поймать убийцу? Ведь когда ты сегодня вернулся с реки, ты сказал мне, что готов назвать имя преступника?

– Но я же добавил, что назову его, если не будет еще каких-нибудь неожиданностей. Эта смерть, – он показывает глазами в сторону лежащего на полу тела, – и есть та самая неожиданность, которая спутала все карты. Этой смерти вообще не должно было быть!

Я не понимаю, какой смысл вкладывает сыщик в последнюю фразу, и лишь философски отзываюсь, глядя в окно, за которым ласковый ветерок шевелит листву:

– Но она случилась, и, значит, это правда, что судьба возвращает человеку его зло бумерангом…

Городецкий непонимающе смотрит на меня:

– Ты о чем?

Я пересказываю Антону подслушанный мной ночной разговор Андрюшки и Лидочки, заодно, на всякий случай, добавив про свое неясное ощущение присутствия еще одного свидетеля этой беседы. А после излагаю свою теорию о том, что прослеживается некая высшая справедливость в факте гибели моего брата от яда, предназначенного человеку, чью смерть он замышлял.

Пока я разглагольствую, детектив не сводит с меня задумчивого взгляда. Даже окончив свое повествование, я не вижу в его глазах определенности, поэтому даже не знаю: помогла я ему или еще больше запутала.

– Не думай об этих бумерангах, высших силах и прочей чепухе, – негромко, но твердо произносит Антон. – Твой брат погиб из-за нелепой случайности.

Он заводит свою руку мне за спину и нежно притягивает мою голову к себе на плечо:

– Я знаю, тебе сейчас очень тяжело. Просто я хочу, чтобы ты знала: я рядом, если что…

Я откидываю затылок на его широкий бицепс, и меня вдруг охватывает покой, и даже чуть стихает боль в голове, разыгравшаяся от рыданий.

От сидящего рядом мужчины словно исходят уверенность, сила, надежность. Я закрываю глаза и блаженно замираю, чувствуя, как его пальцы легонько перебирают мои распущенные по плечам волосы…

– Какая романтическая сценка, – доносится до моего слуха ядовитый голос мужа.

Я открываю глаза и машинально парирую:

– Кто бы говорил…

Карен стоит в холле у подножия лестницы, очевидно, собираясь с духом, чтобы обойти труп Андрюшки или переступить через него, чтобы попасть к входной двери. Муж одет в джинсы и пиджак. В руках у него большая спортивная сумка.