Татьяна Устинова - Персональный ангел

Уехала Даша с семейством – опять целое представление: открывали ворота, выгоняли машины, меняли их местами, перекликались с охраной и водителями: “Еще назад! Правее, правее, еще чуть-чуть!” Тимофей зачем-то принял приглашение остаться на чай. Чай пили на громадной террасе, состоявшей, казалось, только из окон. Уютная лампа на длинном стебле освещала стол, разгоняла по углам весенние сумерки. Под ногами крутились подвижная черная такса и чудовищных размеров флегматичный кот, время от времени делавший попытки взгромоздиться к Тимофею на колени. Тимофей эти попытки пресекал, как ему казалось, совсем незаметно, пока бабушка-императрица не воскликнула:

– Что вы делаете, молодой человек! – И забрала кота к себе.

Все это было странно, настолько странно, что Тимофей так ни о чем и не поговорил с Катериной. Хотя о чем он мог с ней поговорить? Он не знал, что ответить себе на этот вопрос. Он силился вспомнить, о чем думал, когда принимал решение поехать к ней на дачу, – и не мог.

Прощаясь у забора, он спохватился и все же пробормотал что-то об изменении срока поездки, и Катерина тоже что-то невнятно пробормотала ему в ответ. Он даже не был уверен, что она поняла, что именно он ей говорил. Ее родители и бабушка стояли у ворот, провожая Тимофеев кортеж в Москву, и все это, включая проводы, было нелепо, чуждо ему и настолько не для него, что ему казалось – все эти люди путают его с кем-то другим, кому на самом деле предназначено их внимание.

– Домой, Тимофей Ильич? – спросил водитель, и Тимофею показалось, что он тоже недоумевает, зачем босс затеял все это представление.

– В офис, – грубо ответил Тимофей. – Успеете еще выспаться.

Очень недовольный собой, он набрал номер директора по развитию своей компании и устроил ему разнос, который тот запомнил до конца дней своих.

Вылет из Москвы четыре раза откладывался, потому что опаздывал Тимофей Ильич, и самолет взлетел только в девятом часу. Кольцов приехал за две минуты до взлета, туча тучей и, ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь, прошествовал в первый салон. Вся свита, на этот раз очень немногочисленная, понимая, что “батяня” сильно не в духе, угрюмо притихла, опасаясь высочайшего гнева. Больше других его опасалась Катерина. Ей казалось – и не без оснований, – что его мрачное расположение духа вызвано вчерашним совершенно неожиданным визитом в лоно ее семьи.

Всю ночь она не спала, как школьница после первого свидания, изобретая различные причины, по которым Тимофею вздумалось заехать к ней в субботний день на шашлык. Дело еще усугубила Дарья, позвонившая в двенадцатом часу и потребовавшая объяснений. Едва Катерина от нее отвязалась, как пришел отец с аналогичным вопросом. Этого Катерина вынести совсем не могла.

– Если вы от меня не отстанете, я до утра запрусь в сортире! – заорала она и захлопнула дверь своей комнаты перед изумленным отцовским носом.

– Кать, ты что, совсем с ума сошла? – спросил отец, но ломиться не стал и ушел обиженный.

Утром оба родителя встали ее проводить и смотрели как-то жалостливо. Что они себе насочиняли, Катерина определить не могла, но их многозначительные переглядывания раздражали ее ужасно. Поэтому на вполне невинный вопрос Марьи Дмитриевны, надолго ли она улетает в этот раз, Катерина разразилась воплями о том, что ей надоел их постоянный контроль. Родители грустно промолчали, и дочери стало стыдно.

Уже обувшись, она прошлепала в кухню и выложила перед ними два билета на концерт Ванессы Мэй.

– Аттракцион неслыханной щедрости! – объявила она и с чувством поцеловала обоих.

– Давай, уезжай, – с грустной улыбкой сказала Марья Дмитриевна, и мир был кое-как восстановлен.

Скворцов, улетавший в Калининград вместе с Катериной, к вылету опаздывал, как опаздывал всегда и везде. Катерина нервничала, Гриша Иванников торопился, на выезде из Москвы его остановили за превышение скорости, и под паршивое настроение Катерина вместе с Гришей ввязались в бурную склоку с гаишниками. “Изрядно ощипанные, но не побежденные”, как определила их состояние Катерина, они примчались в Чкаловское, и тут выяснилось, что Тимофей Ильич вылет отложил. В первый раз. За ним последовало еще три, и, когда самолет наконец взлетел, гнев и боевой задор уже перегорели, уступив место вялому неудовольствию.

Перед самой посадкой к Катерине, дремавшей рядом с Сашей Скворцовым, подошел охранник Леша и сказал негромко:

– У Тимофея Ильича изменились планы. Катерина села в кресле прямее, стараясь проснуться. У нее это не очень получалось.

– Он не останется в городе, поедет сразу на дачу. Распорядился, что вы едете с ним. У него утром мероприятие в Светлогорске.

Саша вопросительно взглянул на Катерину.

– Встреча с министром культуры, – позевывая, уточнила она. – Он как раз проездом из Германии.

– А мы зачем? – заражаясь ее зевотой, Саша тоже зевнул, не разжимая челюстей. Устали они ужасно. Тяжелый год. И конца-края ему не видно.

– Как всегда, – пожала плечами Катерина. – Спасибо, Леш. Все ясно. Мы в гостиницу не едем, а вы нас забираете с собой.

Немногословный Леша кивнул и пошел по проходу в сторону первого салона.

– А я так надеялась выспаться. Думала, только бы долететь – и спать, – сказала Катерина, глядя ему вслед. – А тут на тебе…

– Хозяин – барин, Кать, – ответил Саша. – Мало ли что ему в голову взбрело. Может, он хочет обсудить что-нибудь.

“Знаю я, что он хочет обсудить, – подумала Катерина в смятении, – вчерашний визит. Еще придерется к чему-нибудь и выгонит…”

Она лукавила сама с собой. Все было гораздо серьезней. И сложнее.

В каком-то американском романе она прочитала однажды, что в то время, когда мужчина еще мучительно раздумывает, какой бы предлог ему изобрести для знакомства, женщина при первом взгляде на него уже твердо знает все про их будущую совместную жизнь, включая имена, которыми они назовут детей и внуков. Это было забавно и потому запомнилось Катерине.

Впервые взглянув на Тимофея Кольцова, она уже знала, что, захоти он, и она отдаст ему все, что имеет, включая свою бессмертную душу. И он сможет сделать с ней что угодно, как только это поймет.

Это было какое-то внутреннее, почти неосознанное знание, лежавшее очень глубоко, гораздо глубже простых и обычных человеческих чувств вроде уважения, сочувствия или страха. В этом была некая определенная свыше и неизбежная данность, как, например, то, что у нее две руки, но только одна голова. Она ничего не могла изменить в этом – как не могла приставить себе еще одну голову. Она знала – все будет так, как захочет мрачный, неразговорчивый, непонятный человек по имени Тимофей Кольцов. Буря минует ее, только если он пройдет мимо, не оглянувшись. Но он уже оглянулся.