Марина Крамер - Последнее японское предупреждение

Дядя Моня на секунду умолк – Лена появилась в нашем доме с его подачи, приходилась какой-то дальней родственницей его жене, а потом взревел не хуже моего папеньки:

– Да я ее… шкура… ведь как просил – глаз не своди, шалава!

– Кончайте базар, – вдруг негромко, но так властно и зло проговорил папа, что мы все невольно замолчали. – Девка пропала, это ясно. Надо понять, кто и зачем.

– То есть ты не исключаешь… – начала я, и папа зыркнул в мою сторону:

– Я сказал только то, что ты слышала. Больше ни слова. И вообще – шла бы ты к себе, без тебя тут разберемся, с мужиками.

– Да?! А тебя не смущает, что это моя дочь?! – уперев кулаки в бока, поинтересовалась я довольно дерзко, и Акела тут же положил руку мне на плечо:

– Аля…

– Что?! Ну, что – «Аля, Аля»?! Это моя дочь пропала – моя! – понимаешь?! И вы мне говорите – иди к себе, мы тут сами?! У вас что, совсем головы поотрывало?!

– Пороть тебя некому, – вздохнул дядя Моня, отходя, однако, на безопасное расстояние, – и в детстве некому было, и потом…

– Погоди, Моня, – вмешался молчавший до сих пор Бесо, – что вы накинулись на нее? Она мать! Как ей сидеть одной и ждать, что мы тут намарокуем? А ты, Сашка, гонор свой припрячь до поры, мы все ж постарше, имей совесть.

Не знаю, что именно в словах Бесо убедило меня, но я как будто выпустила пар и села на диван, крепко вцепившись в руку последовавшего за мной Акелы.

– Я думаю так, – заговорил Бесо, убедившись, что дядя Моня тоже вернулся в кресло, – надо своих людей по городу послать, пусть ходят, ездят, ищут. Мало ли…

– Что, вот так бесцельно запустить в город толпу? – скривился мой отец, вертя в пальцах коробок.

– Почему бесцельно? Пусть приглядываются.

– К чему? – Папа явно терял терпение, но Бесо пропустил это мимо ушей:

– Ко всему, Фима! В таком деле каждая ерунда может быть важной.

Я не понимала, о чем вообще они говорят. Какие люди, кого, куда, зачем? Ну, разве об этом нужно сейчас думать? Акела успокаивающе поглаживал мою руку, но я чувствовала, как он напряжен внутри, как сдерживает себя, чтобы не волновать меня еще сильнее.

Мне очень хотелось плакать, выть в голос, но я держалась, понимая, что если сейчас начну истерику, то только испорчу все, а легче не станет. Но ощущение того, что все мы, собравшиеся в этой комнате, совершенно бессильны и ничем не можем помочь маленькой девочке, угнетало меня еще сильнее.

Все замолчали, только дядя Моня бормотал что-то под нос на идиш, и вдруг Акела сжал пальцы на подлокотнике дивана так, что полированное дерево скрипнуло, не вынеся давления, и произнес негромко:

– Desine fata deum flecti sperare percando[1].

Эта короткая, но такая безжалостно-правдивая фраза убила меня. Что же – взывать к небу в поисках поддержки так же безнадежно, как пытаться написать слова на воде? И все, что нам уготовано, непременно случится? Даже зло, даже несчастья?

Хорошо – пусть я виновата, мою жизнь невозможно назвать безупречной, но дочь?! Моя дочь, от которой еще в роддоме отказалась ее родная мать? Неужели теперь Соня расплачивается за ее грехи? Это несправедливо…

Я подняла опухшие от слез глаза на курившего у окна отца:

– Папа, что мне делать?

Он ответил не сразу, сильно прижал окурок в пепельнице и только потом произнес хрипло, даже не оборачиваясь:

– Ждать, Сашка. Сейчас мы можем только ждать.

– Как?! – заорала я, не в силах сдерживаться. – Скажи – как можно тупо сидеть и ждать?!

– А что ты можешь? – жестко спросил отец, по-прежнему глядя в окно.

Действительно – а что я могу? Что могу я – обычная преподавательница анатомии в медакадемии? Да, мой муж – известный в городе тренер по единоборствам, начальник службы безопасности крупного банка, да, мой отец – тот, кого принято называть «криминальным авторитетом», и владелец этого самого банка, но я – кто я-то? Я – сама по себе, без мужа и папы? Без верного наперсника Никиты и его брата Саввы, даже без Ольги Паршинцевой?

Правда оказалась жестокой – без этих людей я ничего не могу сама, и пусть папа не это имел в виду, но смысл-то, вот он… Я даже не могу ничем помочь собственной дочери, которую кто-то похитил прямо из школы. А время идет, так неумолимо бежит, что я даже боюсь смотреть на часы, потому что каждое движение их стрелок сокращает вероятность того, что Соня останется в живых… Она уже слишком большая, может опознать похитителя… Нет, мне нельзя думать об этом, просто нельзя!

– Аля, не надо так, – мягко сказал муж.

Я подняла голову и только сейчас поняла, что он давно уже сидит не на диване рядом, а на корточках передо мной, и его единственный глаз поблескивает от влаги. Никогда Акела не мог смотреть спокойно на мои мучения – физические или моральные. Нет ничего хуже зрелища сильного, внутренне цельного мужчины, теряющегося при виде горя любимой женщины. Это заставляло меня испытывать вину.

– Не надо так, малышка, – повторил муж, поглаживая меня по рукам. – Мы непременно разберемся.

– Саша, как ты не поймешь… ведь Соня уже большая, а это значит…

– Прекрати! – рявкнул папа, заставив нас с Акелой вздрогнуть. – Прекрати, я сказал! Вряд ли ее похитили с целью выкупа – уже сутки прошли, а никто не объявился! Так не бывает – чтобы сутки никто требований не выдвинул! Значит, здесь другое что-то!

– Что?! Ну, вот скажи – что?! – тоже криком ответила я, игнорируя то, как поморщился от резких звуков Акела. – Если не выкуп – то зачем красть ребенка? И почему именно моего?

Отец помолчал, взял новую «беломорину», помял ее в пальцах:

– Саня, но ведь она не только твоя дочь. Она еще и моя внучка…

– А-а, вон оно что! То есть ты думаешь, что это твои дела, да?! – взревела я, хотя подобная мысль уже приходила мне в голову, но я ее почему-то отмела. – Из-за этих твоих дел полсемьи выкосило! Не пора на покой уже, а?!

– Если ты не замолчишь, я тебе врежу, – абсолютно без эмоций отозвался папа, – и твой муж мне не помешает. Не смей орать на меня, соплячка.

Не то чтобы я испугалась обещания «врезать» – знала, что папа не поднимет на меня руку, потому что когда-то давно дал слово Акеле никогда не делать этого. А нарушать слово мой папенька считал делом последним. Но все-таки я постаралась, насколько возможно, взять себя в руки и не переходить на крик.

– Да, прости, пожалуйста, я погорячилась. Но, папа, ты просто пойми, как мне страшно… ведь это моя единственная дочь… если с ней что-то…

– Все, хватит! – это уже не выдержал Акела. – Если ты не прекратишь повторять это, как заведенная, то непременно что-то произойдет. Мысли материальны. С Соней ничего не случится. Ничего плохого – запомни это!

Слова мужа всегда возвращали мне душевное равновесие и уверенность, но сегодня, увы, даже Акела не мог справиться с моими эмоциями. Страх за дочь опутал меня и завладел рассудком, я отказывалась думать о чем-либо, кроме одного – где, у кого Соня, как там с ней обращаются, не обижают ли, не испугали… Она никогда не оставалась без присмотра – разве что на уроках в школе, и вот что вышло, стоило няне опоздать на полчаса… Всего полчаса, тридцать проклятых минут, которые эта курица потратила на треп с какой-то аферисткой… Черт! А ведь вот тут может крыться загадка…