Маргерит Дюрас - Матрос с Гибралтара

– Я вру всем подряд – ей, своим начальникам. Привык у себя на службе, потому что часто опаздываю. Не могу же я им сказать, что меня тошнит от этой работы, вот и придумал, будто у меня больная печень.

Он рассмеялся, но не очень искренне.

– Ну, это, – возразил он, – разве это вранье…

– Надо же иногда о чем-то поговорить, без этого нельзя, о чем-то говорить все равно надо. Так вот, печень – это моя излюбленная тема, можно сказать, мой конек, о ней я говорю лучше всего, и дня не проходит, чтобы я не описывал, какие злые шутки она со мной играет. У нас в министерстве вместо того чтобы поздороваться, меня спрашивают: «Ну, как там твоя печенка?»

– А она-то что, и она тоже верит?

– Понятия не имею, она никогда со мной об этом не говорила.

Он слегка задумался.

– Ну, а политикой, хоть политикой-то ты занимаешься?

– Занимался, когда учился.

– А теперь совсем забросил?

– Потом она стала занимать меня все меньше и меньше. А теперь мне и вовсе плевать.

– А коммунистом ты был?

– Было дело.

Он замолк. Надолго.

– Я слишком рано начал, – пояснил я, – потом просто устал…

– Вот это я очень даже понимаю, – тихо заметил он.

Потом снова замолк, так же надолго, и вдруг проговорил:

– Нет, правда, съездил бы ты на выходные в Рокку.

Служба гражданского состояния завладела всей моей жизнью, и три дня в Рокке, что могли они значить в сравнении с этим несчастьем? Но все равно я понял, что он хотел сказать: иногда жизнь бывает совсем невыносимой, и он хорошо это знает, а потому время от времени надо ездить в Рокку, убедиться, что жизнь может быть и приятной.

– А правда, почему бы и нет, – согласился я.

– Сам не знаю, почему, но вот я, к примеру, очень люблю Рокку, – признался он.

Мы въехали в Эмполи.

– Тут, – пояснил он, – делают стекло.

Я заметил, что город кажется мне очень красивым. Он ничего не ответил, видно, думал о чем-то другом, скорее всего, обо мне. После Эмполи стало еще прохладней. Мы покинули Арно, но какая разница. Мне все равно было хорошо. Я не потерял времени даром. Он смотрит на меня, он меня слушает, сразу видно, я заслуживаю ничуть не меньше, а может, и больше других, чтобы проехать рядом со мной от Пизы до Флоренции. Я пытался выгородить самого себя. Оказывается, я вполне мог бы быть кому-то неплохим приятелем. У меня не было привычки чувствовать себя довольным. И когда мне выпадало такое, это совершенно лишало меня сил, и потом приходилось целую неделю приходить в себя. Всякие там неудачи стоили мне куда дешевле.

– А правда, съезди-ка ты в Рокку, – снова повторил он, – сам увидишь.

– У меня еще десять дней отпуска, – ответил я. – Почему бы и нет…

Грузовичок несся теперь с такой скоростью, на какую только был способен, – шестьдесят в час. Жара совсем спала, во всяком случае, для нас, мы ведь ехали не под брезентной крышей. К тому же с наступлением вечера поднялся свежий ветерок, судя по всему, он пришел из тех краев, где уже разразилась гроза, от него пахло водою.

Мы по-прежнему разговаривали – о нем, о работе, о зарплате, о его жизни, о жизни вообще. Пытались выяснить, что делает мужчину счастливым – работа, или любовь, или все прочее.

– Ты вот говорил, у тебя нет друзей, – заметил он, – что-то я никак не пойму. Всегда должны быть приятели, ведь без этого нельзя, разве не так?

– Мне бы тоже хотелось, – ответил я, – да только не могу же я дружить со своими сослуживцами по министерству, а у нее, кроме них, нет никаких знакомых.

– А сам ты?

– У меня были только старые приятели по факультету. А с ними мы больше не видимся.

– Странное дело, – проговорил он, теперь он был приветлив и, похоже, больше не испытывал ко мне почти никакого недоверия, – мне думается, уж друзья-то, они всегда найдутся.

– Вот на войне, – заметил я, – там у меня было много друзей. А теперь, похоже, найти их не легче, чем… даже не знаю кого…

– Как женщину?

– Почти, – смеясь, согласился я.

– Ничего себе, – проговорил он. И задумался.

– Послушай, у нас здесь все куда легче, чем у вас там, все сразу знакомятся, и никаких тебе трудностей.

– У нас все не так, – подтвердил я, – на все нужно время. Все называют друг друга «мсье», все господа… И потом, ведь когда делаешь копии, нельзя ни с кем разговаривать.

– То-то и оно. Мы другое дело, у нас рот всегда свободен, можно поговорить, если есть охота. Мы ведь какие? Будто на войне, всегда немного будто на войне. Приходится воевать то за зарплату, то за хлеб насущный, так что с друзьями здесь все в порядке.

– А вот мои сослуживцы, – заметил я, – мне скорее хочется их убить, чем перекинуться словечком….

– Кто знает, может, когда тебе уж очень тоскливо, – отозвался он, – так оно и бывает, как-то не получается заводить друзей.

– Может, так оно и есть, – согласился я.

– Что говорить, – продолжил он, – несчастий в жизни и мне хватает, а как же без этого? Но чтобы вот так, изо дня в день, и чтобы из-за этого не иметь друзей, нет, об этом даже и подумать-то страшно.

Потом добавил:

– Вот я, к примеру, без дружков я просто места себе не нахожу, нет, это, правда, беда, я бы так не смог.

Я ничего не ответил. У него был такой вид, будто он уже сожалел о своих словах. И все же вдруг едва слышно заметил:

– А по-моему, надо бы тебе все-таки бросить эту работу.

– Конечно, – ответил я, – когда-нибудь я так и сделаю.

Он явно счел, что я не принял его совет всерьез – так, как он бы этого хотел.

– Заметь себе, – проговорил он, – конечно, это дело не мое, но, поверь, по-моему, тебе нужно обязательно бросить эту работу.

И, немного помолчав, добавил:

– Что-то не заладилась у тебя жизнь.

– Вот уже восемь лет, – признался я, – как я только об этом и думаю, как бы ее бросить, да все никак не получается.

– По-моему, тебе надо бросить это дело, и чем скорей, тем лучше, – настаивал он.

– Может, ты и прав, – немного помолчав, согласился я.

Ветерок дышал восхитительной свежестью. Он явно наслаждался им куда меньше, чем я.

– А почему ты так думаешь? – поинтересовался я.

– Так ведь ты сам только и ждешь, чтобы тебе это сказали, разве не так? – тихо пояснил он.

Потом повторил:

– Нет, что-то там шибко не заладилось, в твоей жизни. Да любой на моем месте посоветовал бы тебе то же самое.

Он с минуту поколебался, потом тоном человека, вопреки сомнениям все-таки решившегося на отчаянный шаг, заметил:

– Это то же самое, что с твоей женой, почему ты с ней, с этой женщиной?

– Честно говоря, я долго колебался. А теперь вот подумал, а почему бы и нет? Раз ей этого так хочется. Потом, мы с ней вместе работаем, в одной комнате, так что она у меня целый день перед глазами, захочешь, только руку протяни, понимаешь, что я имею в виду?