Людмила Бояджиева - Ужин с кумиром

Утро было майское, вовсю благоухающее, пышноцветущее. Округлые взгорки над побережьем, казались мягкими и упругими от свежей еще, едва начавшей большую жизнь зелени. В такое времечко только и навещать больную подругу, а не протирать юбку на школьной парте. Белотелая, пышная Татка кутала горло в облезлый пуховый платок и говорила по-боцмански сипло. Она обожала маяться ангинами, особенно, если болеть отпускали в селение к деду — поближе к молоку и горному воздуху. Здесь она валялась целыми днями на продавленном топчане перед телеком, бравшим даже Турцию, жарила в оздоровительных целях оладушки или пышки, коих постоянно имела при себе полную миску, макая каждую в сметанную плошку.

В тот день, на кануне выпускного экзамена, Ира, с сумкой учебных пособий и билетов, прибыла навестить болящую. Сумка осталась валяться под лавкой, Татка жевала горячие еще пышки, дед сквозь слезу умиления следил за своей разрезвившейся старушкой-Баранкой, а из «мага», стоящего на бревне, разливался божественный голос недавно блеснувшего на конкурсе в Юрмале Романа Тимирова, певший о чем-то совершенно невозможном и абсолютно необходимом для всякой женской души.

Татка провожала завистливым взглядом гарцующую подругу, отмечая завистливым вниманием дурнушки ладную посадку наездницы, разгоряченный жар щек и тот непонятный «флюид», что приковывал глаз к каждому ее движению. Голубенькая косынка, узлом стягивавшая волосы, линялые индийские джинсы — все это ужасно шло Ирке и даже шелк моря далеко внизу, необычайно высоко задравшего горизонт, казалось, лоснился и ради нее. И как это все у нее выходило — плясать, скакать, плавать — без всякого напряга, с лету…

— Тань, поставь еще «Золотую девочку» — крикнула, пролетев совсем рядом, всадница. Ее поддержала коротким ржанием Баранка, обдав горячим дыханием шарахнувшуюся с лавки Татку.

— Задолбала своим Тимировым. Думаешь, он для тебя специально песни сочиняет, размечталась. А жюри в Юрмале именно за это, имея в виду тебя, конечно, сделало его лауреатом! — Танька переставила кассету и снова понеслась в синеву простенькая, но столь необходимая сердцу Миледи сказочка:

— В тридесятом королевстве — праздник хоть куда.И на этом празднике появляюсь я.Здесь фонтаны из Шампани, маги, ворожба,Твист танцуют карлики с ночи до утра.Здесь резвятся тени, жарок зыбкий свети всего полным-полно, чего на свете нет…

— Клевый парень. Он будет самым лучшим! — кричала Ирка в небесную синь, — Будет, непременно будет!

— И ты — рядышком, — язвила Татка, как не странно, к полному своему отвращению верившая, что да, так и будет — станет Ирка «звездющей звездой». — Ир, вот ты со всех сторон везучая, а у меня 85 кг и гланды хронические. Отец как поддаст, фингалов навешает, и перспектива совсем веселенькая — по материным стопам — наследственная посудомойка. Хорошо если в санатории, можно приличными продуктами разжиться, а если в городской столовке?

Спрыгнув на траву и передав деду фыркающую Баранку, Ирка потянулась, разминая спину, схватила оладушек: — Меня не Тимиров, меня медтехникум ждет. Маман специально на этот случай знакомства завела из отдыхающих. Научусь клизмы делать — полные штаны радости.

— Ты че? Медработник — это звучит гордо.

— На фига мне оно сдалось, такое счастье. Вот только недавно, как Тимирова услышала, поняла, что мне надо. Больше всего на свете! Я знаешь, что хочу? — она развернулась к морю и протянула руки, посвящая его в свои мечты: — Я хочу… На сцену хочу, или в кино… Что бы цветы, поклонники, гастроли и афиши, вот такущие — на каждом заборе. И что бы прожить разные жизни, совсем разные, любить, мучиться, страдать, умирать от яда как Джульетта или быть задушенной на кружевных простынях… вот так… — Она упала на траву, безжизненно разметав руки. Татка вздохнула:

— Актрисой, значит…Ты ж не подготовленная.

— Институт окончу. В июле поступать поеду, — Ирка раскланивалась перед воображаемыми зрителями.

— В Москву!? Ну конечно, у тебя ж все получается — захочешь и поступишь, — даже обиделась Татка, — А тут сидишь пень пнем — и никаких надежд.

— Знаешь, в чем секрет, девушка? Надо очень сильно захотеть, тогда все получится. Ты не умеешь сильно хотеть. И вообще, не знаешь, что тебе надо. Больше всего на свете!

— Очень даже знаю. Котлету огромную с жареной картошечкой, а еще пирожки с капустой и торт! Шоколадный «Прага» как в кафе «Камелия» делают.

— А влюбиться? Ну если подойдет такой…с горящими глазами, с серебром в голосе… Подойдет, опуститься на одно колено и скажет: «- Мне без вас, Татьяна Онисьевна, кайф не в кайф. Хоть вешайся» И ну обнимать, и целовать, и шептать о страсти.

— Дура. Кто ко мне такой подойдет? Меня только Витька Беленький из девятого на спор чмокнул. Фу, противный, сопливый. — Она последним оладушком вымазала сметану и сжевала его с неким отчаянием: — По жизни я невезучая.

— Не бывает такого. Жизнь полосатая, как матрац. Сегодня не заладилось, жди светлого завтра.

— Ой, не права ты, Гладышева. У каждого своя расцветка. У тебя все в розах, а у меня — в занозах.

3

Все-таки интересно, каким законам подчиняется удача? Уж точно не доводам справедливости, торопясь раздать дары в соответствии с достоинствами и обделить нерадивых, порочных, плохоньких. И, как выясняется уже к жизненному финалу, не в ее характере полосатость — размеренное чередование светлых и темных интервалов: помучился, настрадался, получил по полной программе тумаков и шишек, а тут, глядишь — солнышко во все глаза и что ни день — приятная новость. Сказочки это все, психотерапия для массового невезунчика. Стоит только оглядеться, ясно как божий день: кто был баловнем судьбы, тот, что ни натвори, как сыр в масле катается, а уж у кого не заладилось, то, считай, ждать нечего — всю жизнь на скудном пайке перебиваться предстоит. Будь хоть трижды оптимистом и ходячей добродетелью.

Но только и это не обязательно, если подумать. Всякие бывают случаи, сплошные исключения, так что «Правило везения» никак не выводится, а Фортуна ехидно ухмыляется, готовя очередной, вне понятий и правил сюрприз.

В то злополучное лето Миледи впервые увидела спину отвернувшейся от нее Фортуны. Увидела, едва очнувшись от жестокого нокаута. А ведь, как приговаривают рассказчики жутких историй, «ничто не предвещало беду».

…Лето, получен аттестат, отплясан выпускной бал, идет подготовка к поступлению в театральный вуз. Юная Миледи возлежит в дырявом гамаке прямо под ветками черешни, обвешанной темными, наливными, глянцевыми ягодами. Протяни руку — и только сплевывай косточки. Под гамаком навалены кучей труды корифеев сцены — сочинения Бернарда Шоу, Островского, Шекспира. На загорелом животике уютно пристроился увесистый том: Станиславский К.С. «Моя жизнь в искусстве». Знать надо много, но главное — отработать программу по актерскому мастерству. Ирка зачастила к Одилии Поликарповне — той самой приятельнице училки Ванды, что помогала достать в драмтеатре костюмы для «Трех мушкетеров». В театре Одиллия Поликарповна переиграла весь классический репертуар и вышла на заслуженный отдых — дело, надо сказать, довольно безрадостное даже для преклонного возраста. Занятия с такой милой, восприимчивой, способной девочкой, вдобавок — помогавшей по хозяйству, доставляли ей сплошное удовольствие.