Сьюзан Ховач - Таинственный берег

Если бы она хотела выяснить. Чего она, конечно, не хотела.

Или хотела?

«Джон Тауерс, — думала она, в оцепенении глядя на неясную фотографию. — Джон Тауерс. Эти глаза… Ты смотришь в них — и внезапно забываешь о боли в спине, или о сквозняке из открытой двери, или о тысяче других утомительных мелочей, которые могли беспокоить тебя в данный конкретный момент. Ты можешь ненавидеть фортепиано и считать музыку скучной, но, как только он прикасается к клавишам, ты чувствуешь, что не слушать невозможно. Он двигается, смеется или показывает что-то совсем обыкновенное, а ты не можешь отвести от него глаз. «Бабник», — решила я, встретив его впервые, но потом вечером в нашей комнате Макс сказал со смешком: «Джон? Бог мой, ты разве не заметила? Моя дорогая девочка, он влюблен в свою жену. Оригинально, правда?»

Его жена.

Ева положила газету и нагнулась, чтобы подобрать упавшие страницы. Ей показалось, что руки и ноги одеревенели и болят, как будто она поднимала тяжести. Ей вдруг стало холодно. Машинально бросив газету в мусорное ведро, она ушла из кухни и обнаружила, что зачем-то входит в пустую гостиную, в которой царит мертвая тишина.

Итак, Джон Тауерс опять вернулся в Лондон. У него чертовски крепкие нервы.

Вероятно, подумала она, лениво перебирая пальцами кромку занавески и глядя в окно, вероятно, было бы весьма забавно вновь встретить Джона. Плохо только то, что он наверняка забыл о ее существовании и сейчас намеревается жениться на девушке, которую она никогда не видела. Но было бы интересно проверить, будут ли эти глаза и это сильное тело так же заражать ее тем странным восторгом и лишать присутствия духа даже сейчас, через десять лет? Или на этот раз она сможет смотреть на него беспристрастно? Если он привлекал ее только сексуально, возможно, во второй раз он не произведет на нее такого сильного впечатления… Но было что-то еще… Она вспомнила, как пыталась объяснить Максу, сама не зная, что именно она хочет объяснить: «Это не просто секс, Макс. Это что-то еще. Это не просто секс».

А Макс спросил со своей привычной усталой, циничной улыбкой: «Не просто? Ты абсолютно уверена?»

Макс Александер.

Отвернувшись от окна, она подошла к телефону и после минутного колебания встала на колени, чтобы достать телефонный справочник.

Макс Александер лежал в постели. На свете существовало только одно место, которое он предпочитал постели, — за рулем своей гоночной машины, но врач посоветовал ему в этом сезоне воздержаться от гонок, и ему приходилось проводить большую часть времени в постели. В этот вечер он только что пришел в себя после недолгого и неглубокого сна и потянулся за сигаретой, когда зазвонил телефон.

Он поднял трубку.

— Привет, Макс. — Женский голос на другом конце линии был незнаком. — Как поживаешь?

Он заколебался, ощутив досаду. Черт бы побрал этих женщин с их вечной таинственностью и холодными голосами профессиональных «девочек по вызову», которые не смогли бы обмануть даже двухлетнего ребенка…

— Это флаксмен девять-восемь-два нуля, — сказал он сухо. — Я думаю, вы ошиблись номером.

— У тебя короткая память, Макс, — сказал голос на другом конце провода. — В самом деле, ведь не так уж много времени прошло с тех пор, как мы были в Клуги.

После долгой паузы ему все же удалось вежливо задать вопрос телефонной трубке цвета слоновой кости:

— С тех пор, как мы были где?

— Клуги, Макс, Клуги. Не мог же ты забыть своего друга Джона Тауерса, а?

Нелепо, но он не мог вспомнить ее имени. У него осталось ощущение чего-то библейского. Может быть, Руфь? Или Эстер? Черт побери, в церковном календаре должно быть куда больше женских имен, но даже ради спасения своей жизни он не смог бы вспомнить больше ни одного. Прошло уже почти четверть века с тех пор, как он открывал Библию в последний раз.

— О, это ты, — сказал он, не придумав ничего лучшего. — Какой стороной повернулась к тебе жизнь на этом этапе?

Для чего, черт возьми, она позвонила? После происшествия в Клуги он ее больше не видел, они пошли каждый своей дорогой. Это было десять лет назад. Десять лет — очень долгий срок.

— Последние два года живу на Девис-стрит, — ответила она. — Работаю в должности управляющего в одной фирме на Пиккадилли. Торговля бриллиантами.

Как будто ему не все равно.

— Тебе, конечно, попалось на глаза сообщение о Джоне, — сказала она небрежно. — В сегодняшнем вечернем выпуске.

— О Джоне?

— Ты что, не видел газету? Он вернулся в Лондон.

Они молчали. Мир внезапно сжался до размеров телефонной трубки цвета слоновой кости, и он почувствовал где-то под сердцем боль.

— Он здесь уже несколько дней. Наверное, какие-нибудь дела. Я просто хотела знать, известно ли это тебе. Он тебе написал, что приезжает?

— Мы перестали общаться с тех пор, как он уехал за границу, — резко сказал Александер и повесил трубку, не слушая ее ответа.

Он с удивлением заметил, что вспотел, а его легкие все еще гнали кровь к сердцу в темпе, который заставил бы его врача забеспокоиться. Откинувшись на подушки, он постарался дышать более спокойно и сконцентрировал внимание на потолке.

Все же женщины очень странные создания, они готовы на все, чтобы первыми сообщить неожиданную новость. Макс подозревал, что они при этом испытывают особенное возбуждение, ложное ощущение наслаждения. Женщина явно упивается самовольно присвоенной ролью диктора последних известий.

— Джон Тауерс, — громко произнес он. — Джон Тауерс.

Это помогло мало-помалу восстановить прошлое. Это утешало, успокаивало и позволяло посмотреть на ситуацию с точки зрения человека незаинтересованного, бесстрастного. Он долгое время вспоминал о Джоне. Как там у него шли дела в Канаде? И зачем он приехал после такого перерыва? Казалось столь очевидным, что после смерти жены он никогда, ни при каких обстоятельствах не вернется…

Александер каменел, когда вспоминал о смерти Софии. Это было ужасно. Он помнил дознание, врачей, разговоры с полицейскими, как будто это было вчера. Коронерский суд в конце концов вынес вердикт: несчастный случай, хотя возможность самоубийства также обсуждалась. После этого Джон бросил дом, продал свое дело и через два месяца был уже в Канаде.

Александер вытряс сигарету из пачки, медленно прикурил, глядя, как разгорается и тлеет ее кончик, соприкоснувшись с оранжевым пламенем. Но чем больше он вспоминал, тем четче работала мысль, все более набирая скорость и проясняясь.

Они с Джоном вместе учились в школе. По правде говоря, у них было мало общего, но потом Джон увлекся гонками, и они стали видеться во время каникул, приезжая погостить друг к другу. Дома у Джона была странная жизнь. Его мать была женщиной светской, в ней было много снобизма, и он часто ссорился с ней. Родители Джона развелись, когда ему было семь лет.