Ник Коулридж - Смертельные друзья

Компенсировать дефицит будет тяжело; Норман считает, что вообще невозможно. На первых четырнадцати номерах мы потеряли в общей сложности 280 тысяч экземпляров. Чтобы восполнить потерю, нам нужно продавать дополнительно по 23 тысячи экземпляров в неделю, то есть 153 тысячи каждого номера.

В журналистских кругах существует правило, которое я, правда, еще никогда не проверял на практике, но, если оно окажется правильным, мы, возможно, и выкарабкаемся. Согласно ему, если сможешь произвести сильное впечатление одним выпуском журнала, заставить говорить о нем весь город и вывести тираж на нужную орбиту, то в результате заметно прибавится число постоянных читателей. Люди, которые и в мыслях раньше не держали покупать твой журнал, станут за ним в очередь, а те, кто перестал его читать, вернутся к этой милой привычке. Продавцы станут выкладывать его в киосках на самых видных местах. Повергнутый восстанет и воссияет.

Но, с другой стороны, это довольно рискованный шаг, поскольку предполагает выпуск десятков тысяч дополнительных экземпляров, чтобы наводнить рынок, а значит, надо убедить продавцов, что это верняк. Они ведь не захотят остаться с кучей нераспроданного товара. А ежели это все-таки случится и они прогорят, с нами уже никто никогда не захочет иметь дело. Мы получим клеймо на всю жизнь.

Кроме того, чтобы продать тираж, нужно заручиться отзывами во всей прессе, надо, чтобы все газеты кричали о том, какой замечательный материал мы печатаем – и так все время, пока журналы будут в продаже. При этом нельзя переборщить; если информации будет слишком много, у читателей создастся впечатление, что они уже все знают и можно журнал не покупать.

В десять народ собрался в конференц-зале рядом с моим кабинетом, и Сузи обошла всех, предлагая чай или кофе. Должен признаться, я терпеть не могу эту чайно-кофейную церемонию на заседаниях. Собирается человек шесть-семь, и каждого надо опросить: «Вам с молоком? Сахар положить? Сколько кусочков?», но попробуй обойтись без этого, и все сочтут это личным оскорблением, что, в свою очередь, скажется на деле.

– Мне нужны ваша помощь и совет, – начал я. – Нам предстоит произвести революционный скачок. Совершить атаку на рынок.

Присутствующие оживились. Только Норман Тернер, как и следовало ожидать, сидел с кислой миной на лице.

– Что ты подразумеваешь под словами «атака на рынок», босс, – выпуск дополнительного тиража?

– Именно это. Я полагаю, что надо напечатать 250 тысяч. Обычно мы распространяем 160, в том числе 110 в розницу, так что это будет огромный, не побоюсь этого слова, беспрецедентный скачок.

– Прошу прощения, но торговая сеть этого не выдержит, босс. Я понимаю – 20 тысяч дополнительного тиража, но четверть миллиона – это явный перебор.

В этот момент вмешалась Меган Уили, выпускающий редактор. Меган – эффектная дама лет сорока пяти, она начинала карьеру типографской работницей. А теперь носит костюмы от Луи Феро, но своей рабочей закваски не потеряла.

– А на чем вы собираетесь все это печатать? У нас нет столько бумаги.

– Можно позаимствовать из запаса на будущую неделю, мы ведь его уже получили.

Еженедельные издания, как правило, имеют запас бумаги на две недели вперед.

– Я уверен, ты найдешь выход, Меган. Подзаймешь.

Норман все также неодобрительно покачивал головой. На лице его было написано презрение профессионала к эскападам любителя.

– Знаешь, что я думаю, босс? – сказал он. – Я не против идеи атаки на рынок как таковой. Ты меня знаешь, я всегда готов к эксперименту, это взбадривает кровь. Но ты не на ту лошадку ставишь. Вот если бы ты предложил то же самое пару недель назад, когда у нас на обложке была Ума Турман, я бы голосовал «за» обеими руками. Но эта немка! Я вчера жену спросил, слыхала ли она про эту даму, так она ответила, что никогда.

Микки Райс округлил глаза и промямлил что-то сквозь зубы.

– Микки, – сказал я, – может, ты защитишь свою фигурантку?

– Я принес оттиск обложки, – ответил он, – можете сами посмотреть.

Он выложил оттиски на стол, и мы увидели большую фотографию миссис Бруно Фулгер, сидящую на роскошной софе, заваленной подушками. Это была платиновая блондинка лет тридцати с небольшим, худая, как скелет, одетая в розовый костюм от Лакруа. В ушах – серьги с серьезными бриллиантами от Кучински. Рядом с ней красовался крошечный черный пекинес, которого Микки, как он сказал, взял у горничной-филиппинки за несколько секунд до сеанса.

Несмотря на усилия гримера и последующие старания наших ретушеров, Анастасия Фулгер выглядела нервной и напуганной. Оно и понятно – быть замужем за таким редкостным чудовищем! Бруно Фулгер был из тех людей, которые кажутся тебе близким знакомым, потому что изо дня в день его имя мелькает в колонках светской хроники. В семнадцать лет он унаследовал от своего папаши около полумиллиарда долларов, яхту, три полотна Тициана, замок в окрестностях Мюнхена и страсть трахать все, что движется. Двадцать лет его имя с кем только не связывали – от африканских принцесс до венесуэльских шлюх, а потом он встретил Анастасию и женился на ней. Ей было девятнадцать, и она была на двадцать лет моложе мужа. Их свадьба и последовавший за тем костюмированный бал стали самым шумным событием десятилетия. Со всего света слетелось более тысячи гостей, многие на личных самолетах, и несколько дней подряд вертолеты с репортерами «Хелло!» и «Пари-матч» вертелись над замком, снимая знаменитостей через длиннофокусные линзы. Там были Мик Джаггер и Джери Холл, Тайсон с женой, братья Флик, Энди Уорхол, почти все завсегдатаи нью-йоркского клуба «Студия 54» и представители Габсбургской династии. Словом, то был гигантский шабаш евротрэша всех времен. После церемонии в домашней часовне Фулгеров гости собрались в Большом зале замка Фулгерштайн, одетые аристократами или палачами времен Французской революции. Огромные блюда устриц во льду окружали гильотину, выполненную в реальном масштабе и украшенную дикими розами. Бруно почему-то нарядился графом Дракулой – в черной шляпе и закапанных кровью кружевах, а Анастасия – худышкой мадам Дюбарри в кремовом платье с такой широкой юбкой, что пришлось специально расширить огромные двойные двери в бальный зал, чтобы она смогла в него войти. Джимми Голдсмит оделся кардиналом Ришелье. Генри Киссинджер – романтическим разбойником Первоветом. Даже Барри Уайсс, который в те времена еще не был нашим хозяином, проник на это торжество и с гордостью показывал мне фотографию в рамке, где он изображал какого-то маркиза, а его вторая жена Бонни, соответственно, маркизу. Правда, с тех пор как третья жена Лола сменила Бонни в качестве жены номер три, эта картинка исчезла из поля моего зрения.