Мария Воронова - Ледяное сердце Северины

Ага, вопрос про благотворительность. Все журналисты его задают. Прочти этот мальчик предыдущие интервью, заметил бы, что на этот вопрос она всегда дает стандартный ответ. И либо избежал бы его, либо, наоборот, попытался бы вызвать на откровенность. Но нет… Состроив очень легкую, почти незаметную гримаску разочарования, Северина ответила, что добрыми делами нехорошо хвастаться. Только общество имеет право судить, насколько эффективна ее деятельность.

– Наших зрителей интересует и ваша личная жизнь. Не поделитесь? – искренность этой улыбки корреспондента просто зашкалила.

– Никакого секрета тут нет. Все, кто интересуется моей биографией, знают, что я живу с родителями.

– И у вас нет своей семьи?

– А родители – это не моя семья, по-вашему?

Сообразив, что сказал бестактность, корреспондент немножко смешался, и, если у него оставались оригинальные интересные вопросы, задавать их не стал.

– Может быть, дадите нашим зрителям какой-нибудь совет?

Северина задумалась, скрасив паузу милой улыбкой:

– Что ж… Если вы нашли, в чем ваше призвание, и удача сопутствовала, не забывайте о самом важном – о людях, которые рядом с вами. Хорошее дело делается хорошими людьми, – Северина улыбнулась, – цените коллег так же, как родных и друзей, не поддавайтесь лозунгам:» клиент всегда прав» и «незаменимых нет».

Она тепло простилась со съемочной группой.

– Прошу вас, – Северина протянула корреспонденту большую плоскую коробку, – примите для всей группы этот пирог с капустой моего собственного приготовления. Составите независимое мнение, насколько заслуженным оказался успех моего кафе.

Сеня Карпенко так увлекся своим айпадом, что не заметил, как она освободилась. Северина почему-то симпатизировала людям, умеющим полностью погружаться в свои занятия. Стараясь не шуметь, она накрыла на стол.

Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы подать обед. Что ж, всем даются разные таланты. Кто-то поет, кто-то бегает быстрее всех, кто-то сочиняет стихи, а она вот богиня на кухне. Несколько взмахов руками, и готов салат, красиво разложены закуски, а возле приборов топорщатся сложенные пирамидкой салфетки. В клинической ординатуре ее называли «царевна-лебедь» за умение в считанные секунды практически из ничего сервировать вкусную и аппетитную трапезу. Северина долго гордилась этим прозвищем, пока не задумалась, сколько же в этой сказке мужского шовинизма. Царевна-лебедь с ее вечным «не печалься» – мечта диванного бездельника.

– А Зинаида Афанасьевна и Аскольд Миронович? – нерешительно спросил Сеня, откладывая айпад.

– Мама с папой в Париже.

– Здорово.

– Как сказать… – вздохнула она, – иногда мне кажется, они тяготятся всем этим. Роскошный дом, поездки… Поверь мне, Сеня, это ничего не меняет, и не спасает, уж точно. Я думаю, в глубине души они ненавидят наши деньги, просто не говорят.

Карпенко деликатно промолчал, сделав вид, будто поглощен супом. Если ему и было любопытно, он ничем этого не выдал.

– Я позвала тебя по делу колоссальной важности. Как выдающегося специалиста в области моды.

– Куда там…

– Сенечка, перед нами трудная задача. Мне нужно выглядеть роскошно, но чтобы это не бросалось в глаза, и, в свою очередь, бросалось в глаза, что это не бросается в глаза… Понимаешь меня?

Карпенко кивнул. Отдав положенное супу, он внимательно посмотрел на нее:

– Что такое? Вы ж всегда в нашей продукции появляетесь…

– Ну да. Северина в «Северине» кушает «Северину».

– Слушайте, давно хотел спросить, а это ваше настоящее имя?

– О, да! Отец был морской офицер, и родилась я в Видяево. Мама с папой загадали, если будет девочка, назвать Кариной. Это имя возникло благодаря челюскинцам: там, на льдине, новорожденную девочку так назвали потому, что она появилась на свет в Карском море. А родились две девочки, и родители решили: будет несправедливо, если второй ребенок получит какое-нибудь банальное имя.

– Карина и Северина… Здорово. А…

– Она умерла, – быстро сказала Северина, – трех месяцев от роду.

– Простите.

– Нет, это ты прости. Я всего лишь объяснила, почему нормальные люди назвали своего ребенка Севериной. Первые годы жизни я страдала от того, что у меня такое странное имя, а потом, видишь, пригодилось, – она украдкой вздохнула. Когда открывалось первое кафе, все были в таком состоянии, что назвали бы его «Петля и веревка»… – Ну, Сеня, поможешь? Я бы надела что-то из твоей коллекции, но тут повод слишком ответственный. Встреча класса. Сам понимаешь…

Сеня кивнул:

– Гнобили?

– Не то слово.

– Я понял. Но, если хотите их унизить, самое лучшее послать чек и не прийти. Я всегда так делаю.

Северина нежно взглянула на своего собеседника. Говорят, времена меняются, но одно остается незыблемым: в школе тебя всегда гнобят, если не соответствуешь стандартам.

– Нет, я все же загляну. Чек уже отправлен, и директор школы обещал посадить меня в президиум.

– Тогда Шанель, – безапелляционно заявил Сеня. – Поедем в бутик и все подберем.

Вечерело. Александра вдохнула аромат свежей древесины, исходивший от нового домика для гостей. Запах был таким приятным, что она остановилась и глубоко втянула носом воздух. Так пахло давным-давно, в детстве, когда отец брал ее с собой в строительный магазин.

Она улыбнулась. Обоняние – самый надежный союзник памяти.

Что ж, пора убирать опилки и прочий мусор. Строители, понятно, делать этого не будут, нужно найти кого-то из местных. А когда все будет готово, обязательно залучить Катюшу на выходные. Пусть посмотрит и решит: останется она в своей прежней комнате или займет новый дом. Александра предпочла бы второй вариант: девочка уже взрослая, вот-вот выйдет замуж, пусть живет отдельно. А что родители под боком, так они с Виктором – люди деликатные, мешать не станут.

Александра хотела посмотреть, как там внутри, но вдруг остановилась. Пусть Катя первая войдет.

Под скамейкой на крыльце летней кухни устроен тайничок с сигаретами. Александра не была настоящей курильщицей, но одна штучка перед сном – святое. Маленькая медитация, подведение итогов уходящего дня и планирование дня наступающего. Она устроилась на «завалинке», так они с мужем называли маленькую лавку возле летней кухни, и мечтательно затянулась.

Перед Александрой далеко-далеко простирался ровный зеленый луг, лишь у самого горизонта переходящий в темную полоску хвойного леса. Луг пересекала грунтовая дорога: две глубокие колеи, между которыми бурно росла высокая трава, и бесконечные лужи. В любое время года передвигаться по этой дороге можно было только в резиновых сапогах. Слева виднелись длинные унылые коровники из серого кирпича. Они давно заброшены, но Александра, скорбя об упадке сельского хозяйства в целом, радовалась ему в отдельно взятой деревне. Если бы тут держали скот, то крепко пахло бы навозом и от мух не было бы спасения.