Татьяна Устинова - Близкие люди

Старухи орали, старики потрясали тощими кулаками, рабочие, которым не платили за простои, матерились и грозились всех закопать, мужики под шумок растаскивали что под руку попадется, дети висли на оградительных сетках, предводитель орал в мегафон: «Не допустим на нашей земле святотатства!»

Святотатство заключалось в том, что, по сведениям этого самого предводителя, на месте, где сейчас строился торговый центр, когда-то был храм. Стоял он еще в допетровские времена, а потом его почему-то снесли и выстроили другой, на самом высоком холме, в центре села Сафонова. Никто и знать не знал о том, что на этом месте был храм, пока не объявился местный активист по имени Леонид и не стал мутить воду.

Активист был похож на всех сразу подобного рода активистов, какими их показывают по НТВ в программе «Профессия — репортер». У него была длинная бледная физиономия земского статистика, жиденькая бородка и песочные волосы. Носил он сиротский синий свитер и вельветовые брюки, заправленные в грубые солдатские ботинки.

Поначалу Степан не принял его всерьез. Потом предложил денег. Потом пригрозил убить, если тот не перестанет лезть не в свое дело.

Ничего не помогало. Угрозы активист Леонид воспринял даже с некоторым восторгом — они подтверждали его собственную значимость. От денег с гордостью отказался, а не обращать на него внимания в последнее время стало очень трудно. Движение против «святотатцев» приняло в Сафоново масштабы стихийного бедствия.

Теперь новое дело! Год кончается, а какая-то там Инга Арнольдовна говорит его сыну, что он ничего не понимает!

Сговорились все, что ли!..

— Ты у нее сегодня спроси, пожалуйста, — велел Степан, стараясь говорить спокойно, — чего именно ты не понимаешь и что мы должны сделать, чтобы ты понял. Хорошо?

Иван заглянул в кружку и сделал вид, что не замечает оставшегося в ней морковного сока.

— Нехорошо, — сказал он, слез со стула и понес кружку в раковину.

Степан перехватил его на полдороге и вернул за стол вместе с кружкой.

— Что нехорошо?

— А то нехорошо, что она уже три раза в дневнике писала, чтобы ты приехал…

— Почему я-то об этом слышу впервые?! — взревел Степан и брякнул на стол кружку. Худенькие плечики под модной водолазкой поникли и как-то сразу уменьшились, перед гневным отцовым взором вместо мордахи оказалась золотистая макушка с завитком тонких волос, тонкие-претонкие пальцы вцепились в кружку с недопитым морковным соком, и на черную поверхность стола капнула слезища.

— Да что ты ревешь?! Почему ты мне не сказал, что меня в школу вызывают?!

«Он никому не нужен, кроме меня», — подумал Степан, разглядывая макушку и чувствуя привычное стеснение то ли в горле, то ли где-то ниже горла.

Никто не ходит к нему на школьные праздники и никто не знает, как зовут его учителей. Никому нет дела до того, с кем он дружит, и с кем дерется, и что для весеннего карнавала ему нужен костюм, и что не правильно выросшие передние зубы мешают ему внятно произносить сложные английские звуки. Никто даже не пожалел его, когда у него порвался медведь, его самый любимый медведь с кофейной гладкой шерстью и янтарными глазами, Леночкин подарок. И порвался-то он по шву — подумаешь! — но из него стала сыпаться труха, и решительная Клара Ильинична моментально выкинула его в мусоропровод. Иван рыдал и катался по полу, а Степан приехал с работы и с разгону еще поддал по худосочной заднице, потому что сын никак не хотел успокаиваться, а он в тот день устал так, что его даже слегка тошнило.

Конечно, потом он неловко пытался помириться и на следующий же день привез из магазина другого медведя, в сто раз краше Леночкиного; но тот медведь так и сидел на полке в шкафу.

Он был нужен бабушке. Они оба были ей нужны. Но она зачем-то умерла…

— Иван, — сказал Степан и за подбородок поднял голову сына. Он пытался отворачиваться, из зажмуренных глаз у него лились слезы, и он еще подвывал тихонько, жалобя самого себя и Степана, — чего ты ревешь? Что случилось? Почему ты мне не сказал, чтобы я пришел в школу?

— Я… я… бо… боялся, — выдавил Иван, икая.

— Боялся? — переспросил Степан, опять приходя в ярость. — Меня?!

Только этого еще не хватало! Что за новости?

— Я что, — спросил он, едва сдерживаясь, — тебя бью? Или кусаю? Что ты несешь?

— Ни… ни… чего, — пробормотал Иван. — Только ты кри… кричишь все время…

— Пойди умойся, — приказал Степан холодно. — У нас времени совсем нет, а ты еще скандалы по утрам закатываешь. Ты что, не понимаешь, что у меня впереди целый день тяжелой работы? Это тебе не четыре урока отсидеть — и в бассейн, а потом гулять, а потом еще на корт с ракеточкой!

— Папочка, прости меня! — закричал совсем потерявшийся от горя Иван и стал тыкаться Степану в майку. — Прости, я не хотел тебя расстраивать!

Ненавидя себя за то, что он не умеет наладить жизнь собственного сына, Степан неловко потрепал его по золотистой макушке и легким шлепком отправил в ванную Про корт и про бассейн это он, пожалуй, загнул напрасно.

Для Ивана и четыре урока — это тот же самый день тяжелой работы, а он как будто похваляется перед ним и упрекает его в тунеядстве. Вот черт. Придется, видно, ехать в эту самую школу и разговаривать там с этой самой Агнессой Витольдовной.

— Иван, — крикнул он в сторону ванной, — как ее зовут, я забыл?

— Инга Арнольдовна, — донеслось из ванной после минутной паузы. — Пап, я тебе не говорил, потому что думал, ты меня на Озера не возьмешь.

Каждой весной большой компанией они ездили на выходные под Псков, на Озера. У Степана был там дом.

Лет семь назад он перекупил этот дом у какого-то «нового литовца», которому содержать его так далеко от Вильнюса было невыгодно. Степан, как правило, решал свои проблемы с непробиваемым тупым упрямством и поэтому в конце концов сообразил, как именно можно защитить дом от «неразумных хазар» во время долгих зимне-осенних простоев. Он построил на участке флигель, больше напоминавший теремок из сказки, и поселил в нем отставного десантного полковника с женой. У десантного полковника был вполне легальный «Калашников», о чем моментально стало известно всем окрестным бомжам и лихим людям. Проверять полковничью меткость почему-то до сих пор никому не захотелось, и дом всю зиму отдыхал в полной безопасности, а летом в него наезжал Степан — иногда вдвоем с Иваном, иногда с большими компаниями. Иван любил Озера больше любых самых распрекрасных заграниц. Степан разделял его точку зрения, и они отлично проводили там время. Жаль только, что времени у Степана становилось все меньше и меньше.