Чарльз Вильямс - На мели

– Кого вы убили во Флориде, Айвса? Моррисон внимательно изучил свою спичку, а потом с наглой улыбкой ответил:

– Хороший вопрос, Герман. Нет, это был полицейский.

Вдруг капитан почувствовал, как черные щупальца страха тянутся к нему и в уголке сознания появляется полыхающая огнем фигура Барни. Вот оно, подумал он, это конец. Внезапно помрачение рассеялось, он овладел собой. Пребывание на карачках в луже бензина выработало в нем что-то вроде иммунитета против всяческих воображаемых ужасов, и теперь они уже не могли сломить его волю. Правда, голова кружилась от бензиновых паров, а время тянулось ужасно медленно.

– А что случилось с Айвсом? – спросил он.

– Ты и это вычислил? – осклабился Моррисон.

– Да, вдобавок к остальному.

Ингрему показалось, что все вокруг стало темно-красным, как будто наступил поздний вечер. Тут он заметил, что огнетушителя не видно в люке. Рей исчезла. Наверно, рука ослабла, или просто испугалась:

– Помощник шерифа остановил нас на проселочной дороге прямо после того, как мы погрузили оружие в грузовик, – рассказывал Моррисон. – Скорее всего, собирался штрафануть за то, что у нас не горели задние огни, но этот идиот Айве запаниковал и выстрелил в него. Тогда коп прихлопнул Айвса, а мне пришлось порешить копа. Мы сбросили обоих в болото, забрав все документы и вещи Патрика, чтобы его нельзя было опознать. Иначе по нему полиция могла выйти на наш след. Но если он у нее и так на примете, к этому времени его наверняка уже нашли. Поэтому суди сам, собираюсь ли я возвращаться.

Ингрем увидел раструб огнетушителя в верхнем иллюминаторе по правую руку от Моррисона. Вот куда она забралась, подумал он вяло. Каюта начинала кружиться перед глазами, свет постепенно мерк.

Моррисон поднял руку со спичкой:

– Сам решай, Герман. Брось мне пушку, или мы взлетим на воздух. Сейчас я не шучу.

Струя из огнетушителя ударила его по руке, и мокрая, уже безвредная, спичка упала на пол. Бандит повернулся и, получив в физиономию струю четыреххлористого углерода, попытался прикрыть глаза рукой. Ингрем ринулся вперед, замахнувшись револьвером, и, как ни странно, тот опустился прямехонько на голову Моррисона. Они оба свалились на пол, причем отключившийся великан оказался сверху. Капитан с усилием выкарабкался из-под обмякшего тела и попытался встать на ноги, но они подкосились. Падая, он сумел ухватиться за лестницу. В глазах было темно. Ингрем задержал дыхание и начал карабкаться вверх. “Только не дышать, пока не окажусь наверху, – приказал он сам себе, – иначе скачусь вниз по лестнице. Не дышать.., первый глоток свежего воздуха – страшнее всего, сразу собьет с ног”.

Капитан почувствовал, как чьи-то руки хватают его и тащат к кокпиту.

Поздно вечером “Дракон” под всеми парусами, наполняемыми легким северо-восточным ветерком, мягко покачивался на воде, направляясь через пролив Сантарен к побережью Флориды. Бриз начался около десяти утра, поэтому сейчас предательские песчаные бары и голубовато-зеленые воды Большой Багамской отмели остались далеко за горизонтом. Яхта уверенно держала курс на надежное темно-синее глубоководье, плывя по вечно набегающим и отступающим волнам. Смертельно усталый Ингрем удовлетворенно думал, что, хотя, конечно, пришлось поработать с насосом, ему все же удалось выкроить время и для того, чтобы немного поспать, помыться и побриться. Сейчас он стоял на передней палубе и следил за парусами и вентилятором, который сумел соорудить. Пока все шло великолепно. Он наклонился в люк и принюхался, внизу уже не пахло бензином.

Моррисон лежал в носовой каюте на койке, свежий ветерок из открытого иллюминатора обдувал его. Руки и ноги ему связали, а веревки закрепили в изголовье и ногах койки. Великана перетащили в каюту, когда бензин выкачали за борт и все проветрили. Под мышками и на груди у Моррисона остались ссадины от веревок, которыми его перевязали, чтобы поднять через люк из трюма, на голове красовалась шишка, но в остальном с ним все было в порядке. Сейчас он лежал, закрыв глаза. Непонятно, размышлял Ингрем, спит этот тип или притворяется. Он наклонился над койкой проверить, не затекли ли у пленника руки и ноги от веревок, но они оказались теплыми на ощупь и имели вполне здоровый цвет.

– Отвали, Герман, – внезапно произнес Моррисон, не открывая глаз.

Ингрем посмотрел на беспомощного громилу, лежащего в мирном свете уходящего дня. Он не вызывал больше в нем никаких чувств и даже ненависти.

– Скажи, а кем был утопленник? Его еще как-нибудь звали, кроме как Герман?

На грубом лице, щедро усыпанном веснушками, нехотя зашевелились губы:

– Косяк.

– Косяк, а фамилия?

– Черт, не знаю, Джадсон, Дженсен, что-то в этом роде. Все его звали Косяк. Он покуривал. – – Марихуану?

– Ну да, травку, даже ходил по притонам.

– А ты знал, что к этому добавился героин?

– Нет. Теперь понятно, почему этот тип не снимал рубашку.

– Это точно. Хочешь в туалет?

– Нет. Шел бы ты куда подальше, а?

– Слушай, если вы уничтожили все, по чему могли бы опознать Айвса, почему ты разрешил Косяку оставить его часы?

– Да я даже не знал, что этот идиот их взял. Наверное, незаметно в карман сунул.

Закончив разговор, Ингрем ушел в кормовую каюту. Здесь воздух тоже был свежим, запаха, бензина не чувствовалось. Еще вчера утром они закончили сливать его за борт и дважды набирали в трюм морской воды и выкачивали ее обратно. Потом Ингрем извел пять галлонов пресной воды и полпачки мыльного порошка, чтобы промыть каюту и помещение для двигателя, везде, куда мог попасть бензин, а мыльная вода стекла в трюм и, в свою очередь, тем же способом оказалась в море. Конечно, яхта набирала немного морской воды через несколько пулевых отверстий в корпусе, но было достаточно включать насос на пару минут каждые четыре часа, чтобы от нее избавиться.

Поднимаясь по лестнице, капитан увидел Рей, и взгляд его потеплел. Она не замечала его, усевшись на месте рулевого за штурвалом. На ней были его брюки цвета хаки, закатанные до колен и подпоясанные на тонкой талии обрывком веревки, и его же рубашка с подвернутыми рукавами. Губы подкрашены, золотистые волосы слегка растрепались от ветра, а лицо так и светится счастьем. Опухоль под глазом прошла, остался роскошный синяк, переливающийся всеми оттенками от темно-синего до пурпурно-красного, резко выделяющийся на белой нежной коже.

Рей окинула море радостным взглядом, но, когда глаза ее снова обратились к нактоузу компаса, поняла, что сбилась с курса. Лицо мгновенно стало по-детски сердитым и сосредоточенным. Высунув от усердия кончик языка, она решала, куда повернуть штурвал. Ингрем, казалось, слышал, как она твердит про себя: “Только не трогай компас, просто сдвинь курсовую черту”.