Наталья Перфилова - Пристанище бывших любовниц

— Ну и что, ты предлагаешь мне пойти и стащить у деда семейную реликвию? Да он же от горя помрет раньше времени.

— Зачем стащить? Ты ее просто поменяешь. Я заскочил к Самуилычу в кабинет, когда он вышел проводить старика, там на столе штук двенадцать монет лежало. Вилков слепок сделал с деньги и выточил их целую дюжину. Я одну прихватил…Берешь ее, идешь к Якубову и просто напросто меняешь одну на другую. Даже если он потом заподозрит, что не настоящая монета, так ведь он и так не знает, что подлинная…

— А вдруг знает?

— Он Вилкову говорил, что отец передал ему реликвию перед смертью, он от голода умирал в Ленинграде, Иван ее сунул в кисет и таскал всю войну с собой. Денежка сильно запачкалась, находясь постоянно в табаке, потом тоже было не до нее. Выйдя на пенсию, старик не знал, чем себя занять. Сначала значки собирал, потом награды, постепенно на деньги перекинулся. Тут уж со знатоками сошелся, те и посоветовали обратиться к специалисту. А до этого он ее всерьез и не рассматривал. Как талисман времен войны хранил. Да как память о родителях.

— Ну, хорошо. — Я постепенно начала загораться идеей Оськи. — Для того, чтобы поменять монету, нужно попасть в квартиру к старику.

— Ты что маленькая? Придумай уж сама что-нибудь. Прикинься медсестрой. Или писателем. Будто книгу о войне пишешь…

— Лучше уж о Жукове. Так правдоподобнее. О войне сейчас уже никто не пишет…

— Так тоже можно. — Согласился мальчик.

— Ну ладно. Представим, что я это сделала. Украла у дедушки его драгоценность… Только представим. Куда я дену эту монету? Где искать покупателя? У меня времени то осталось всего четыре дня…

— Отдай им деньгу. Объясни, что она стоит в пять раз дороже, чем двести тысяч.

— Вряд ли они поверят в столь фантастическую историю.

— Во всяком случае, уговоришь их подождать пока найдешь покупателя.

— Противно это как-то, старика обворовывать…

— Да ладно тебе прикидываться. Ему уж сто лет в обед. Наследников нет, передавать семейную реликвию некому. Все равно кто-нибудь сопрет после его смерти. Так уж пусть лучше послужит денежка на благое дело.

И я решилась!

ГЛАВА 4

На следующее утро Антон сбегал на Московский вокзал и вернулся оттуда с красными корочками. Из разговора с соседками мальчик понял, что старик очень уважает солидные документы, имея таковой, проникнуть в квартиру коллекционера намного проще. По дороге Антон заскочил в котельную, где у него под матрасом была припрятана завернутая в тряпочку монета.

Денежка выглядела довольно неказисто. Даже форму имела не круглую, а какого то приплюснутого кособокого овала. Я покрутила ее в пальцах так и эдак.

— Чего то она… какая то страшненькая. Может, ты недоделанную взял заготовку?

— Ну да! — Обиделся мальчик. — Я получше выбрал. Хотя остальные тоже такие кривые были. Ты пойми, времени то сколько прошло! Тогда не на станках копейки вытачивали. Олег в энциклопедии смотрел, специально бегал в библиотеку. Там написано, что денег того времени всего несколько штук на земле осталось. Их археологи находят. И картинка тоже была. Приблизительно так, Олег говорит, и выглядят монеты тех времен.

— Ну ладно. Так дак так. Я в этом деле ни черта не смыслю.

Я нашла на антресолях портфель, вложила в него несколько папок, запаслась ручками и карандашами. Надела строгий официальный костюм с пиджаком. В принципе я была вполне готова к тому, чтобы прилично сыграть роль молодой, подающей надежды писательницы. Подумав, я положила в портфель еще фотоаппарат и пошла воровать миллион долларов. Антон с Кузей увязались следом, чтобы, как выразился мальчик, прикрыть мой отход, если что.

Когда я нажала на кнопку звонка у двери пенсионера, руки мои предательски дрожали. Если бы я постоянно не заставляла себя думать о мучениях, испытываемых Валерой в плену, то, ей богу, побежала бы оттуда со всех ног. Вскоре за дверью послышались шаркающие шажки, и дребезжащий голос спросил.

— Кто там?

— Якубов Иван Елистратович здесь проживает?

— А кто его спрашивает? Из собеса? Так я ни в чем не нуждаюсь…

— Мне Ваш адрес в Совете ветеранов дали. Говорят, Вы лично встречались с маршалом Жуковым?

— Несколько раз. Перед прорывом блокады.

— Не могли бы Вы поподробнее рассказать об этом? Еще я хотела пару фотографий сделать.

Послышался скрип отпираемых замков. Я облегченно вздохнула. В дверном проеме появился маленький щуплый старичок. Я протянула ему заранее приготовленный документ, над которым все утро трудилась вместе с Антоном. Старик придирчиво рассмотрел фотографию подслеповатыми глазами и гостеприимным жестом пригласил меня внутрь.

— Вы из какого журнала, милочка? — подозрительно спросил он.

— Я книгу пишу. Воспоминания ветеранов Великой Отечественной войны. Разные встречи интересные, случаи.

— Только дадите мне сначала почитать. А то взяли последнее время моду все с ног на голову переворачивать, ничего святого не осталось, ни Ленина, ни Сталина…

— Вот поэтому то я и решила собрать свидетельства живых участников того времени. Кто не из газет знает, как все было на самом деле. С каждым годом Вас все меньше и меньше становится, придет время, и некому будет рассказать потомкам правду.

— Это хорошо. — Заметно подобрел Иван Елистратович. — Только прочитать дашь все равно. Без своей подписи печатать не позволю. Ты говорила, фотографировать будешь?

— Хотелось бы пару кадров…

— Тогда погоди, я переоденусь.

Когда он вернулся в форме, всю грудь которой покрывали сплошные ряды орденов и медалей, мне стало ужасно тошно. Я поняла, что зря пришла сюда, в эту квартиру. Я не смогу себя заставить украсть у этого человека. Не смогу и все. Мне даже вранье давалось все труднее. Но просто уйти я конечно не могла. Щелкнув пару раз фотоаппаратом, я достала блокнот и ручку.

— Иван Елистратович, Вы расскажите все, что сами считаете нужным, о себе, о войне… А потом мы решим, что нужно записать.

Старик тяжело опустился в кресло.

— Извини, милая, с утра сегодня плоховато себя чувствую…

— Так может в другой раз? — С радостью ухватилась я за возможность уйти.

— Другого раза может уже и не быть, — усмехнулся ветеран. — Мне уж скоро сто лет стукнет. Так что уж сегодня слушай… Родился я в 1908 году в Москве. Отец и дед были офицерами. Когда мне стукнуло семь лет, началась революция. Я мало что помню из тех времен. Но перемены коснулись меня самым непосредственным образом. Деда расстреляли за сопротивление новым порядкам, отец сгинул где то на фронте. Нас с мамой выселили из Москвы… Я никогда раньше не рассказывал об этом… При советской власти не принято было гордиться дворянским происхождением. С моей родословной мне в лучшем случае светило попасть рабочим на фабрику или завод. Об образовании можно было и не помышлять. О карьере военного, мечте моего детства, тоже пришлось забыть…