Сохейр Хашогги - Мираж

— И с тобой, дитя мое. — Уверенным движением Фаиза приподняла за подбородок голову Амиры и довольно долго пристально вглядывалась в ее лицо. Наконец супруга короля милостиво кивнула: лицо Амиры пришлось ей по нраву.

Едва заметным движением руки Фаиза подозвала старшую дочь, Муниру. Та достала из висевшей на ее плече сумки обитый бархатом футляр и подала его матери.

— Да пребудет всегда с тобой счастье Господне, — сказала Фаиза, передавая Амире дорогой подарок.

— Прими это ко дню твоей свадьбы вместе с нашим благословением.

Королева открыла ящичек. В нем лежала украшенная бриллиантами платиновая диадема.

У Амиры перехватило дыхание. Она никогда в жизни не видела камней подобной красоты. Только сейчас до девушки дошло, что, став принцессой, она познает роскошь, невиданную в доме ее отца.

— Твое благословение дороже бриллиантов. Я молю Бога, чтобы стать достойной твоей щедрости.

Фаиза одобрительно склонила голову, слушая слова Амиры. Пока тетушки охали и ахали от восторга, на столе появился благоухающий мятой чай и тарелки со сластями. Сначала служанки подали канафи — политое медом печенье из песочного теста с начинкой из сладкого крема.

Рядом с ними поставили ма-амуль — булочки, начиненные финиками и орехами. Венчал этот парад кулинарного искусства баклава — пирог из слоеного теста, проложенный жареными фисташками, пропитанный сладкой розовой водой.

Сняв с поставца тончайшее фарфоровое блюдо, Амира положила на него угощение и подала Фаизе, которая в знак благодарности едва заметно склонила голову.

— Прошу вас, отведайте канафи, — сладко пропела тетушка Наджла. — Амира сама делала их.

Откусив кусочек печенья, Фаиза тщательно прожевала, пробуя сладость на вкус.

— Замечательно, — изрекла она, проглотив деликатес, — хотя не мешало бы добавить немного розовой воды.

Похвала высочайшей особы придала тетке смелости.

— Французские портнихи сказали, что у Амиры прекрасная фигура. В свадебном платье она будет похожа на ангела.

Фаиза окинула взглядом своих дочерей, чья комплекция была далека от небесной.

— Физическая красота может быть благословением или проклятием, особенно если она ведет к тщеславию.

Тетушка Наджла прикусила язычок.

— Мой Али только что назначен министром культуры, — гордо заявила Фаиза. (Не беда, что нового министра назначил его собственный отец!)

Женщины почтительно выразили свое восхищение такой честью.

— Это ответственный, хотя и очень почетный пост. Мой Али будет руководить пополнением коллекций нашего нового музея культуры. Он объедет весь мир — Англию, Францию, Италию, может быть, даже Америку, чтобы показать там все лучшее, что есть в аль-Ремале.

У Амиры закружилась голова. Англия, Франция, Италия — полные невообразимых чудес страны, о которых она столько читала в исторических книгах и романах. Может быть, принц будет брать ее с собой в свои поездки. Вот будет здорово повстречать в Европе Малика, погостить у него и своими глазами увидеть европейские чудеса.

— Его жена должна будет предъявлять к себе строжайшие требования, — продолжала вещать Фаиза. — Ей следует быть целомудренной и непритязательной и, что еще важнее, скромной и послушной.

Амира потупила взор. Кажется, эта женщина умеет читать мысли на расстоянии. Неужели она поняла, что разыгравшиеся фантазии ее будущей невестки продиктованы не столько стремлением к послушанию и скромности, сколько страстью к неизведанному? В аль-Ремале свекровь обладает большой властью над невесткой: больше половины женатых мужчин королевства регулярно обедали со своими матерями. Поэтому в отношениях с Фаизой Амира решила придерживаться той же тактики, что и в отношениях с тетушками — смирить гордыню.

Пока тетушки Наджла и Шамс занимали высокую гостью светским разговором, Амира украдкой рассматривала сестер аль-Рашад. Зейнаб была, что называется, поперек себя шире и выглядела толстухой даже с ремальской точки зрения на женскую красоту. Тщательно причесанная и чересчур накрашенная, она была в цветастом платье, подчеркивающем ее полные руки и необъятные бедра.

Задыхаясь от ненасытности, Зейнаб, забыв обо всем, занялась сладостями.

Когда она велела Бахии подать еще одно блюдо с печеньем, Мунира не выдержала.

— Что же будет с твоей диетой, Зейнаб? — сухо спросила она. — Только сегодня утром ты поклялась есть не больше одного печенья в день.

— Да, клялась, — хихикнула Зейнаб. — Но что поделаешь, у меня просто не хватает сил устоять перед этой прелестью. Ты посмотри, какие аппетитные булочки!

— Только булочки? Мне кажется, что ты не можешь устоять перед любой пищей. Того, что ты съедаешь, вполне хватило бы на трех женщин… правда, с меньшим аппетитом.

Фаиза метнула на Муниру предостерегающий взгляд, но Зейнаб не смутили колкости сестры, она только округлила глаза и продолжала посмеиваться.

— Все, что ты говоришь, Мунира, увы, чистая правда. Но что я могу поделать, если Аллах вознамерился сделать меня пышкой? Я могу лишь возблагодарить мудрость Всемогущего, который наградил меня мужем, предпочитающим пышных женщин костлявым худышкам.

— Да уж действительно, наградил — огрызнулась Мунира, тощая незамужняя девица, хотя и не лишенная некоторой привлекательности.

Из двух сестер Мунира интересовала Амиру гораздо больше Зейнаб. Поговаривали, что Мунира, получившая чисто дворцовое образование, могла на память цитировать стихи Калиля Джибрана, труды историка Ибн-Хальдуна и сочинения путешественника четырнадцатого века Ибн-Баттуты. Король одобрял ученость своей дочери, но тетушки поговаривали, что Мунира зачастую переступает грань приличий, с удовольствием рассуждая о произведениях известной египетской феминистки Гуды аль-Шарави.

— Король притворяется, что не слышит эту чушь, — рассказывала тетя Наджла. — Когда его дочку начинает заносить, он просто улыбается и помалкивает.

Амира от всей души надеялась, что Муниру занесет и сейчас, но та, пристыдив сестру, успокоилась и, непринужденно улыбаясь, приняла участие в общем разговоре, изредка посматривая на Амиру оценивающим взглядом.

Когда высокие гостьи ушли, Амира вознамерилась было отправиться в постель и помечтать о будущем, однако тетушкам не терпелось посплетничать о королевских особах.

— Слишком много она о себе воображает, наша королева, — язвительно произнесла тетя Шамс. — А ведь родилась в каком-то нищем кочевом племени.

— И в приданое не принесла ничего, кроме своей красоты, — добавила тетя Наджла.