Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

«Кадиллак» стоял возле замка, мотор мягко урчал. Водитель, чья высокая фигура была освещена сзади, ждал меня у входа. Я села на переднее сиденье, он захлопнул дверцу, обошел машину спереди и занял место водителя рядом со мной.

— Это вы? — спросила я. — Но ведь мы так не договаривались!

Автомобиль плавно покатился вперед, повернул и нырнул вниз — первый поворот зигзага. Рауль де Вальми засмеялся.

— Будем говорить по-французски? — спросил он. — Растолкуйте-ка, почему я лучше всего объясняюсь с девушками именно на этом языке?

— Я просто хотела сказать, что не понимаю, к чему вам играть роль шофера. Не смогли найти Бернара?

— Я нашел его, но не стал просить. Что-нибудь имеете против?

— Конечно нет. Это очень любезно с вашей стороны.

— Я только следую собственным наклонностям. Предупреждаю вас, — нарочито легкомысленным тоном добавил он, — что всегда следую только собственным наклонностям. Это мой модус вивенди.

— К чему предупреждения? У вас такие опасные наклонности?

— Иногда.

Я ждала, что он улыбнется, но Рауль произнес это совершенно серьезно. Казалось, его хорошее настроение испарилось: некоторое время он вел машину молча, с бесстрастным, даже хмурым выражением лица. Я робко замерла рядом с ним, положив руки на колени и наблюдая, как фары выхватывают из темноты все новые повороты дороги.

Машина преодолела последний отрезок зигзагообразного спуска, проехала мост, осторожно свернула с него и помчалась по шоссе вдоль долины, набирая скорость.

— Мне очень жаль, что вы так плохо провели последние два дня, — наконец сказал он холодным, почти официальным тоном.

— Два?

— Я имел в виду вчерашний эпизод на мосту.

— А, вот что! — засмеялась я. — Знаете, я почти забыла...

— Рад слышать. Но это, вероятно, потому, что сегодняшнее происшествие заставило вас забыть обо всем, что было раньше. Вы больше не выглядите испуганной. — Он искоса посмотрел на меня и внезапно спросил: — Очень испугались?

— Сегодня? Д-да. Да, испугалась. Не потому, что меня могли убить или что-нибудь в этом роде: все случилось так быстро, что я не сразу поняла, в чем дело. Просто... просто испугалась, — Я крепче сжала пальцы, сплетенные на коленях, вспоминая тот миг, когда мне показалось, что сердце перестало биться; как лучше объяснить Раулю мои чувства тогда? — Наверное, страшнее всего было, когда я услышала выстрел и увидела, что Филипп неподвижно лежит на дорожке... когда еще не осознала, что с ним ничего не случилось. Казалось, прошла целая вечность. После выстрела тишина, все вокруг выглядит как-то неестественно, только верхушки сосен качаются и шуршат, как шины по асфальту, когда выключаешь мотор.

Мы проезжали поворот, ведущий в Бель-Сюрприз. Мимо мчались деревья, на мгновение окутываясь летящим золотым светом фар, а затем превращаясь в серые туманные силуэты, которые таяли позади.

— Вы когда-нибудь думаете, — сказала я, — если с вами случается что-нибудь ужасное: «Только что все было хорошо, и вдруг мир изменился; сейчас все ужасно. Пусть исчезнет «сейчас», пусть возвратится то, что было раньше: все, что угодно, только не «сейчас!»» И изо всех сил стараетесь восстановить это «раньше», хотя понимаете, что это невозможно. Поэтому вам хочется задержать время, чтобы больше уж ничего не случилось. Со мной было именно так.

— Понимаю. Но ведь в конце концов ничего и не случилось.

— Да. — Я тяжело вздохнула. — «Сейчас» так и не наступило. Никогда не забуду минуту, когда Филипп шевельнулся.

— А потом?

Еще один быстрый взгляд.

— А потом я разозлилась. Так сильно, что могла бы в ту минуту кого-нибудь убить.

— Да, так бывает, — согласился он.

— Бывает, что страх приводит к убийству? Знаю. Но это еще не все. Если бы вы видели Филиппа... — Лицо мальчика встало перед глазами. Слишком разыгралась фантазия? Такое чувство, словно я обязана объяснить ему... — Филипп... он такой спокойный ребенок. Такой молчаливый. Это никуда не годится. Мальчики не должны быть такими. Сегодня он был немножко другим — валял дурака, как обычный ребенок, пел всякие глупые песенки и прыгал по тропинке; я была так довольна, что он развеселился, что даже не сделала ему замечание. И вдруг... совершенно неожиданно... это зверство. Лицо у него было вымазано в грязи, он даже не захотел остановиться посмотреть на форель, а потом он... он заплакал.

Я замолчала. Закусив губы, отвернулась от Рауля и стала смотреть на дорогу.

— Не говорите больше об этом, если не хочется.

— Это... задело меня за живое. Но сейчас, когда я вам все рассказала, чувствую себя лучше. — Мне удалось улыбнуться. — Давайте забудем о том, что случилось, хорошо?

— Для этого мы с вами и едем в город. — Он как-то неожиданно улыбнулся и вдруг произнес совершенно другим, веселым тоном: — Вы почувствуете себя еще лучше после кафе. У вас есть паспорт?

— Что?

— Паспорт. Я хочу сказать, он у вас с собой?

— Да. Вот... вот он. Звучит очень серьезно и официально. Решили меня депортировать?

— Что-то вроде того. — Мы уже приближались к окрестностям Тонона. Дорогу окаймляли деревья, а над ними висели круглые пузыри фонарей, похожих на дыни, заставлявшие полуголые стволы отбрасывать фантастические тени. — Ну-ка, что вы скажете на это? — спросил Рауль, немного замедляя ход и глядя на меня. — Давайте гулять всю ночь. Поедем в Женеву, что-нибудь поедим. Потом пойдем на танцы или в кино, например?

— Все, что угодно, — сказала я. Его хорошее настроение заразило меня. — Куда угодно. Вы решаете.

— Вы говорите серьезно?

— Да.

— Прекрасно, — ответил Рауль, и длинная машина рванулась к ярким огням шумного ночного Тонона.

Не буду описывать этот вечер в подробностях, хотя, как оказалось, он сыграл в моей жизни очень важную роль. Самый чудесный вечер в жизни... В Тононе мы остановились у цветочного киоска, где подснежники и вьюнки сияли в свете газовых рожков. Рауль купил мне фрезии, благоухающие, как целый тропический архипелаг, красные анемоны, которые раньше называли полевыми лилиями. Потом мы поехали дальше под ясным ночным небом, покрытым целым роем звезд. Желтая, словно восковая, луна слабо светила из-за тополей. К тому времени, как мы приехали в Женеву — сказочный город, яркие огни которого отражались в водах озера, — я уже была на седьмом небе от счастья: пережитый шок, одиночество, холодное дыхание опасности — все было забыто.

Почему я считала его непонятным и загадочным? Мы разговаривали так, будто знали друг друга всю жизнь. Он спросил меня, сколько лет я провела в Париже; впервые можно было говорить об этом спокойно и свободно, словно в моем прошлом не было никаких несчастий и разочарований. Я рассказала об отце и матери, об улице Прантан. Даже годы, проведенные в приюте, вспоминались как что-то забавное и радостное.