Элен Гремийон - Кто-то умер от любви

Настала суббота, и я, как обычно в последние недели, села в машину, чтобы ехать в Париж, но на выезде из деревни сделала вид, будто только сейчас вспомнила, какое нынче число. «Вот что, Жак, поезжайте-ка вместе с Софи в город за покупками, а я лучше останусь дома. Вчера было 14 июля, так что сегодня на Елисейские Поля лучше не соваться. А меня высадите прямо здесь, на развилке, я вернусь пешком».

«Мадемуазель Анни вскружит голову не одному мужчине!»

Я цеплялась за эту фразу, стараясь не вникать в ее тайный смысл, не поддаваться панике. Почему она должна меня смущать, в конце-то концов? Я ведь не разрушаю ничьи интимные отношения — их просто нет и быть не может. Правила встреч Анни и Поля установлены мной самой, так что мое присутствие не назовешь нескромным. Пытаясь убедить себя в этом, я вдруг услышала, как захлопнулась дверь в комнате без стен. Судя по звукам, они подходили к кровати. Я не могла разобрать их слов, плотные драпировки заглушали негромкие голоса. Мне показалось, что они легли в постель, и я осторожно раздвинула тяжелые портьеры.

Нет, они не лежали, а сидели. Сидели оба, на краешке кровати. Поль ласково отводил назад волосы, упавшие ей на лицо. Они тихо говорили о чем-то. Глядя друг другу в глаза. Анни сидела ко мне спиной, и я видела только лицо Поля, взволнованное, нет, более чем взволнованное. А потом я перестала его видеть, потому что он начал ее целовать. В губы. Они целовались исступленно, самозабвенно. Руки Анни блуждали по плечам Поля, по его шее, и он позволял ей ласкать себя, любуясь ею. После долгих объятий Анни встала, подошла к стопке лежавших на полу подрамников с чистыми холстами и, приподняв верхние, вытащила из середины один из них. Надежный тайник, ничего не скажешь. Она еще не успела поставить холст на мольберт, как я уже поняла, что сейчас увижу. Портрет Поля.

Она начала писать, и это продолжалось довольно долго. Поль сидел, глядя прямо перед собой, не шевелясь, совершенно спокойный. Наконец она отложила кисть, подошла к нему, опустилась на колени. Несколько минут они тихо переговаривались. Потом он приподнял ее и поцеловал. Они начали раздевать друг друга, не прерывая ласк. Он взял ее на руки, точно жених невесту, посадил на высокий табурет и стал ласкать языком. Она стонала от наслаждения. Затем они вернулись к постели. Их тела слились; она сидела у него между ног, он сжимал ее груди и бедра, целовал в лоб, она возбуждала его пенис до тех пор, пока Поль со стоном не кончил на простыню.

Вот где оказался ребенок, которого я так ждала.

Потом они легли рядом, лицом к лицу, гладя друг друга. Спустя какое-то время Поль помог ей одеться и, пока она причесывалась, целовал в шею. И они вышли из комнаты. Рука об руку.

А меня вырвало за портьерами, вырвало от всего увиденного. Перед глазами все еще стояли их сплетенные тела, ищущие руки, жадные губы; они дарили друг другу наслаждение, но настоящего соития не происходило. Они занимались любовью так, чтобы не зачать ребенка.

А я… На что я надеялась? Ведь она была так хороша собой. Да и не будь она красивой, одна только безоглядная смелость сделала бы ее желанной. Ее гибкое тело не сковывала стыдливость, оно щедро предлагало себя, движения были такими легкими и свободными, руки такими умелыми, от нее исходил эротический, возбуждающий призыв даже когда она просто лежала, ничего не делая. Меня вырвало от мысли, что я не смогу бороться с этим, хотя бы и стала ей подражать. Меня стошнило от уверенности, что мой муж любит эту женщину. Ибо тела не обманывают.

На следующее утро я увидела, что в моих волосах справа змеится седая прядь. Поль окликнул меня в тот момент, когда я ее обнаружила. Застигнутая врасплох, я торопливо накинула на голову шарфик. Я боялась, что при виде этой седины он поймет, что мне все известно. Но он даже не заметил шарфа, хотя тот, даром что не модный, прямо-таки бросался в глаза. Это было 16 июля.

Шли дни, я застыла в горьком знании измены. Картины Анни выдавали эту измену — цвета стали кричащими, мазки — небрежно-резкими. Мне вспоминается один такой холст — васильки на черном фоне, — он буквально дышал какой-то нервной чувственностью. И в каждой цветочной головке угадывалось сходство с чертами Поля. Видеть это было невыносимо.

Субботы проходили одна за другой, но я ничего не могла сказать ни ей, ни ему, ведь я сама умоляла их об этом.

Что сделал бы Поль, если бы я все же заговорила об этом? Предпочел бы меня? Или бросил бы мне в лицо слова о своей любви к ней? Мне хотелось сказать ему: «Давай вернемся в Париж, в наш дом», но я не посмела — из страха, что он ответит: «Возьмем с собой Анни». Он разоблачил бы себя, и я бы этого не пережила. Но раз он медлил с признанием, что любит ее, значит, не стоило и мне вызывать его на откровенность.

Я даже не пыталась их понять — просто хотела расстроить их игру, как бывает, когда узнаёшь тайну, которую от тебя скрывали. Много раз я пряталась за портьерами комнаты без стен, внимательно наблюдая за жестами мужа, узнавая те из них, которые были мне знакомы, обнаруживая новые, которых доселе не знала. Мне было необходимо видеть их вместе, видеть, как они занимаются любовью и предают меня, словно я уже готовилась совершить злое дело, требующее глубокой, неугасимой ненависти. Каждая из этих минут слабости и колебаний, каждый из этих невыносимых образов запечатлевались во мне и неотвратимо толкали к страшным поступкам.

Как-то мы с Полем сидели в гостиной, слушая радио. Выступал министр здравоохранения, описывая плачевную демографическую ситуацию в стране:

ПРАВИТЕЛЬСТВО ВЗЯЛО КУРС НА ПОВЫШЕНИЕ РОЖДАЕМОСТИ… НЕМЕЦКИЕ ГАЗЕТЫ ИЗОБИЛУЮТ ПРИМЕРАМИ, ДОСТОЙНЫМИ ПОДРАЖАНИЯ: ШУМАН СТАЛ ПЯТЫМ РЕБЕНКОМ В СЕМЬЕ. У БАХА БЫЛО СЕМЬ БРАТЬЕВ И СЕСТЕР, У ГЕНДЕЛЯ — ДЕВЯТЬ, У ДЮРЕРА — ШЕСТНАДЦАТЬ, ВАГНЕР БЫЛ МЛАДШИМ ИЗ ВОСЬМИ ДЕТЕЙ, МОЦАРТ — ИЗ ДЕСЯТИ… ТОГДА КАК У НАС ВО ФРАНЦИИ РОЖДАЕМОСТЬ НАХОДИТСЯ НА КАТАСТРОФИЧЕСКИ НИЗКОМ УРОВНЕ. НАСЕЛЕНИЕ БЫСТРО СОКРАЩАЕТСЯ, И ГРЯДЕТ ВРЕМЯ, КОГДА ОНО УМЕНЬШИТСЯ НА ПОЛОВИНУ, НА ТРИ ЧЕТВЕРТИ, А ТО И ВОВСЕ ИСЧЕЗНЕТ…

Я не успела дослушать до конца. Поль вскочил и нервно выключил приемник. Помолчав, он сказал мне:

— Кстати, Анни все никак не забеременеет.

Я прикусила губы, чтобы не крикнуть ему в лицо: еще бы, как она может забеременеть, если берет пенис моего мужа в рот!

В этом году мы не поехали отдыхать, чего раньше никогда не случалось. Обычно мы проводили лето в Кольюре, где у нас тоже был дом.

Поль говорил о том, что в стране слишком напряженная ситуация, но я знала, что это только предлог. На самом деле он не хотел расставаться с Анни. Я решила не отставать от него, ответив, что и не собиралась покидать «Лескалье»: там, на юге, наши пляжи теперь будут забиты всяким сбродом с этими их оплаченными отпусками. Кстати, Анни и ее родители наверняка тоже уедут отдыхать хоть на несколько дней.