Инна Бачинская - Танец на тлеющих углях

– Я бы хотел посмотреть твои картины, Изабо.

Она снова пожала плечами и не ответила.

– Я открываю галерею в Берлине, – не удержался Боря. – Я так ждал этого. Я счастлив, Изабо! Я шел к этому очень долго!

– Сема сказал, твоя жена аристократка.

– Баронесса.

– Настоящая?

– Настоящая. Самая настоящая, родословная с девятого века.

Изабо снова улыбнулась, и Боря слегка покраснел. Неудачное словцо – родословная, как у собаки. Расхвастался, идиот! При чем тут баронесса, Изабо даст фору любой аристократке!

– А кроме галереи… для души?

– Это и есть для души. А все остальное… Нет, забросил. Мне всегда больше нравилась графика, да и то… я и тогда знал, что я не гений. – Не удержался, уколол: – В отличие от вас!

Она засмеялась. От вина лицо ее порозовело и заблестели глаза, и Боря откровенно любовался ею.

– Я все-таки хочу посмотреть твои картины! – настойчиво повторил он.

– Хорошо, как-нибудь… Но смотреть нечего, честное слово.

– Ты замужем? – спросил он вдруг.

Изабо взглянула на него в упор, и Боря понял, что оплошал.

– Что? – Он снова взял ее холодную руку. – Я что-то не так сказал? Извини, моя хорошая!

– Моего мужа убили неделю назад, – произнесла она ровным голосом. – Банкир Григорьев, слышал? Все газеты кричали, и по телевизору в местных новостях…

– Григорьев – твой муж? – поразился Боря. – Я не знал. Извини! Какое горе… – Он поднес ее руку к губам. – Бедная моя…

Они помолчали. Потом Боря спросил осторожно:

– А что полиция?

Изабо пожала плечами.

– Ищут…

Она больше ничего не сказала, но в этом единственном ее слове и жесте было столько горя, безнадежности и усталости, что Боря смутился.

Изабо сидела с опущенной головой. И он вдруг почувствовал страшное желание выговориться, рассказать ей о своей жизни, не о той, выдуманной, а правду! Всю правду и ничего, кроме правды. Роскошь, в которой он себе отказывал всю свою жизнь. Да и потребности не было и, самое главное, человека, которому можно рассказать.

Он говорил Изабо о своей странной жизни, положении не то любовника, не то альфонса при жене-миллионерше, о ее жестком характере и прижимистости, о ее смертельной болезни, о шансе получить наконец вожделенную галерею и в перспективе… независимость! Изабо слушала внимательно, руки не отнимала, и Боря подумал вдруг, что возможно… когда-нибудь… почему бы и нет? Изабо притягивала его, он представил ее в своей галерее, встречающей гостей… На открытии выставки, в длинном вечернем платье, с дизайнерскими украшениями, безумно дорогими, с высокой прической и печальными глазами. Теплая, женственная, красивая. И непременно две-три ее картины, что-нибудь в ее стиле, изысканное… Тут он поймал себя на мысли, что не помнит ни одной из ее картин! Помнит, что она подавала надежды и ее хвалили, но… увы! Ни одного сюжета не возникало перед глазами. Ну, ничего, это поправимо. Он напросится в гости, завтра же!

И мысль о том, что она наследница мужа-банкира, тоже была приятна. Деньги никогда не бывают лишними. Пусть все уляжется.

И еще одна совсем маленькая и тайная мыслишка мелькнула – мужья и жены должны уходить вовремя. Мыслишка была довольно подлая, и Боря одернул себя…

Изабо почти ничего не ела, но от вина не отказывалась. Боря ел за двоих, «Прадо» славился кухней – баранина, тушенная с овощами в красном вине, оказалась не хуже, чем в дорогих европейских ресторанах. Даже лучше! Боря рассказывал о торговом доме жены, столетний юбилей которого широко отметили четыре года назад, об аукционах и поездках в Африку и Азию, вспоминал всякие забавные эпизоды, называя по именам известных ювелиров. Рассказывал слегка небрежно, даже насмешливо, словно давал понять, что это все ерунда, это вынужденно, прелюдия к настоящему делу всей его жизни – художественной галерее. Изабо слушала внимательно, иногда роняла короткие фразы, но больше молчала.

Боря Басов вдруг понял, что к смыслу его жизни добавился еще один пункт, и теперь он страстно хочет не только галерею, но и эту женщину! Ее нужно увезти отсюда. После того что случилось с ее мужем, жизни здесь ей не будет, ее всегда станет сопровождать дурное истеричное любопытство толпы. Интересно, что случилось с банкиром? Ограбление? Или конкуренты? Он читал про беспредел в этой стране и каждый раз думал, что ему все-таки повезло несмотря ни на что…

Глава 17

Возрождение

Вася Монастыревский творил – жадно, страстно, неистово! Изголодавшийся, забыв обо всем на свете, он швырял на холст краски, размазывал пальцами, черенком кисти, мастихином. Сэм, превратившийся в няньку, силой отрывал его от мольберта, усаживал под яблоню, совал в руку ложку.

Ремонт заканчивался. Кустодиевская женщина Татьяна доводила дом «до ума», а заодно готовила нехитрую снедь своим – рабочим-ремонтникам и приблудным – бесхозным художникам, которые повадились шляться чуть не каждый день. Правда, приходили не пустые и относились к ней с уважением, особенно охальник Виталька Щанский, с которым она была уже на «ты».

Гоп-компания появлялась ближе к обеду, благо дни стояли просто чудо какие – прозрачные, теплые, и не скажешь, что начало ноября. Паутина все еще висела в воздухе, хотя деревья уже облетели. Сэм и Вася не стали дожидаться окончания ремонтных работ – студия была устроена на поляне прямо перед домом, для чего пришлось срубить четыре скрюченные полумертвые яблони. И Вася наконец дорвался до холста. И забыл обо всем. Он не слышал, как приходили художники, как орал песни и выражался неприличными словами подпивший Виталя Щанский, как он спорил с Колькой Башкирцевым, которого приволок в Посадовку, как и обещал, и как они едва не подрались. Интерьер-дизайнер Дима Калягин, Димыч, тоже присутствовал, хотя пить отказывался. Словом, клуб имени Семы Вайнтрауба процветал, набирая обороты.

Иногда они все стояли за спиной у Васи, о чем тот не подозревал. Смотрели молча. Потом Виталя тыкал кулаком под ребра Кольку Башкирцева, друга-соперника, и выразительно кивал – вот, мол, творец от Бога, не то что… всякие раздолбаи. Он не мог простить Кольке его «портретной» деятельности, считая это профанацией. Башкирцев, с его точки зрения, был подкаблучником, но для такого штукаря, как Колька, быть подкаблучником в самый раз. Жена его, прекрасная Марина Башкирцева, директор исторического музея, держала мужа в ежовых рукавицах, и Виталя пугал его, что вот возьмет и позвонит Марине и расскажет, где Колька отирается целыми днями вместо того, чтобы творить высокое искусство и зашибать бабки.

Сэм был слегка обеспокоен постоянными налетами гостей, но успокаивал себя тем, что в стадии «прикидки»: пусть, фиг с ними, но вот когда дойдет до дела, придется отваживать – свидетели им ни к чему. «И чего они вяжутся?» – спрашивал он у Васи. «Кто?» – спрашивал в ответ Вася. Сэм только рукой махал.