Людмила Зарецкая - Мой любимый сфинкс

– Ваша жена хочет сделать операцию, – осторожно сказал Костромин. – Она мечтает стать здоровой. Стесняется, что фактически вы живете с инвалидом. Еще о детях мечтает.

– Ее и первый-то сын чуть не убил. – В голосе собеседника появилось страдание. – Я ей сразу говорил, что и без детей люди живут. Что я ее всю жизнь любить буду. Но она на своем настояла. Почти девять месяцев пролежала, не вставая. Я, пока она рожала, все проклял. Так что второй раз я этого не допущу. Не надо нам этого. Сынишка у нас есть. А без нее я не смогу. Понимаете, доктор, не смогу я! Некоторые мужики боятся в этом признаться. А мне не стыдно. В ней жизнь моя.

Это была первая и последняя в карьере врача Костромина неудачная операция. Маиса умерла на операционном столе, и, услышав предостерегающий возглас анестезиолога, он как будто успел увидеть маленькое белое облачко отлетающей от ее стремительно белеющего тела души.

– Я тебя убью, – тихо и буднично сказал ему муж Маисы, приехавший за справкой о смерти. – Это ты отнял ее у меня. И не будет тебе прощения. Пусть через двадцать лет, а все равно не будет.

Иван Костромин больше ни разу в жизни не взял в руки скальпель. Вступил в должность главного врача, очень быстро ушел в горздрав, затем возглавил сначала его, а затем и областной департамент здравоохранения. В пятьдесят пять лет он стал заместителем губернатора, отвечавшим за всю социальную сферу области, и рулил ею уверенно и справедливо. Его по-прежнему любили люди и уважали коллеги. Он не был рвачом или хапугой. Не плел интриг. И единственной его слабостью была охота.

Трудно сказать, вспоминал ли он в последние годы Маису, поставившую крест на его врачебной карьере, а также угрозу, в порыве горя высказанную ее мужем. В конце концов, у каждого врача есть свое кладбище. Но в чужой записке, которая неведомо как оказалась в Златиной книжке, повествовалось о том, как совершенно случайно он встретил на охоте егеря Александра Громова, оказавшегося сыном той самой Маисы. Встретил и узнал, что отец его, Федор Громов, за четверть века ничего не забыл.

– Он все ваши интервью из газет вырезал и в книжку складывал, – сказал ему Санек, специально подкарауливший Костромина одного на лесной полянке. – Это мамина книжка была. Стихи Марины Цветаевой. Отец, как выпьет, так разложит все эти вырезки с вашими портретами и смотрит-смотрит. Все говорил, что хочет встретиться с вами, спросить, как вам жилось все эти годы. После того, как вы маму убили.

– Я ее не убивал, Саша, – мягко возразил Костромин. – Риск был очень большой. Это было и до операции понятно. Я ее честно предупреждал, но она все равно хотела сделать эту операцию. Шанс был, конечно, что все получится. Но не дал ей бог воспользоваться этим шансом. Никто в этом не виноват. Судьба.

– Да, судьба. Что я вырос без матери. Что отец чуть не умер от горя. Неделями на ее могиле сидел. Как уходил с утра, так вечером возвращался. Меня соседи кормили, поили, спать укладывали.

– Неужели он потом так и не женился?

– Нет, не женился. Он до сих пор ее не забыл. Иногда, когда думает, что его никто не видит, разговаривает с ней. Рассказывает что-то, советуется. У него дом хотят купить, большие деньги предлагают. Можно в городе хорошую квартиру приобрести. И мне, и ему. А он ни в какую. Говорит: «В этом доме я с Маисой счастлив был. Здесь рядом могила ее. Здесь и я упокоюсь, когда час придет». Вы ведь не просто ее убили. Вы и его тогда убили. Он и не жил после этого.

– Я ее не убивал, Саша.

– Юридически нет, не убивали. Но в операционную ту она вошла живая. И не вышла. Я, знаете, от этого и не женюсь. Как отец мать полюбить боюсь. А без этого не хочу. Так что после той операции вся жизнь нашей семьи наперекосяк пошла.

– Отомстить хочешь? Или он до сих пор хочет?

– Отомстить? Ее ведь не вернешь все равно. Хотя видеть мне вас, не скрою, неприятно. Руки сжимаются, в морду дать.

– Ну хочешь – дай, если тебе от этого легче станет. – Костромин сделал шаг навстречу Громову, и притаившийся в кустах нечаянный наблюдатель затаил дыхание. – В конце концов, нельзя годами носить в себе злость и ненависть. От этого сердце каменеет. Я хоть и бывший, но кардиолог. Так что знаю, о чем говорю.

– Будьте вы прокляты! – В голосе Санька прозвучало отчаяние, и, замахнувшись, он попробовал ударить Костромина по лицу, но тот перехватил его руку.

– «Я был свидетелем этой сцены. – Злата читала набранные довольно крупным шрифтом строки. – И вскоре после нее Громова нашли мертвым на той самой поляне». – На этом записка заканчивалась.

Листок дрожал у Златы в руках. После того как они вместе со Светкой, склонившись голова к голове, прочитали эту записку в первый раз, прошло уже несколько часов.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросила ее Светка.

– Ни капельки, – честно призналась Злата. – Но я уверена, что это надо показать Аржанову.

– Может, к Зимнему лучше пойти? – задумчиво спросила Светка.

– Нет, мне кажется, Александр Федорович имеет право знать, что за дела творятся у него в хозяйстве. – Злата решительно встала и захлопнула книжку. – Пойдем, все равно обедать пора. Может, там хозяина и встретим.

Однако Аржанова на обеде не оказалось. Пришлось удовлетвориться тем, что показать записку Заварину, которому все успела выболтать Светка. Впрочем, Злата ее прекрасно понимала.

– Помню я эту историю. – Костик недовольно нахмурился. – Я, правда, тогда интерн был еще, совсем мальчишка зеленый. Но то, что блестящий хирург Костромин ушел в чиновники из-за того, что у него на столе пациентка умерла, меня здорово поразило. Он по совести поступил, понимаете? От ошибок ни один врач не застрахован. А там могло и не быть ошибки. Не повезло просто. Так бывает. Он очень порядочный человек. Был и остался. И не может он быть убийцей. Не верю я в это.

Он горячо поддержал Злату, которая не хотела отдавать письмо Зимнему до разговора с Аржановым.

– Облить человека помоями легко, а вот отмыться потом трудно, – заметил он. – Так что не надо Ивану душу бередить и тень на него наводить раньше времени.

И все-таки душа у Златы была не на месте. Она помнила слова Аржанова о том, что Костромин солгал, будто был расстроен телефонным звонком, который никак не мог прозвучать в лесу. Записка, написанная анонимом, проливала свет на истинные причины его расстройства. Было понятно, что после такого разговора, какой состоялся у него с Громовым, любой бы расстроился. Но только ли разговор был причиной крайнего волнения, в котором находился заместитель губернатора? Или причина была гораздо более веская – совершенное им убийство?