Юлия Шилова - Меня зовут Провокация, или Я выбираю мужчин под цвет платья

– Я всё подпишу, – торопливо заверила я и подписала бумаги. Облегчённо вздохнула: как хорошо, что в палате нет зеркал. – Я сильно изуродована?

– Я сделаю несколько пластических операций. Столько, сколько потребуется. Возможно, твоя внешность сильно изменится.

– В лучшую или худшую сторону?

– Тяжело загадывать. Будем надеяться на хорошее.

– Я обязательно тебя отблагодарю. У меня есть кое-какие сбережения.

– Я же сказал: просто набиваю руку. Ты даже представить не можешь, сколько это может стоить. Надо же когда-то заниматься благотворительностью. Кстати, ты кем работаешь?

Я смутилась. Впервые в жизни мне стало стыдно в этом признаться.

– Содержанкой, – выдавила я и тут же добавила: – Я не горжусь своей профессией...

– Каждый живёт, как может, – Жан дал понять, что он не вправе меня осуждать. – Боюсь, после случившегося ты вряд ли сможешь вернуться к прежнему занятию...

Реанимационная палата была оснащена по последнему слову техники. Мониторные системы отслеживали мои жизненно важные показатели. Современная аппаратура улавливала малейшие изменения дыхания, выбирала оптимальный режим лечения при критическом состоянии почек. Оборудование позволяло активно использовать новейшие технологии лечения глубоких ожогов.

Вскоре я поняла, что буду жить, и теперь больше всего на свете боялась остаться калекой. К счастью, в клинике особое внимание уделяли борьбе с рубцами. Одним словом, мне предстояло «второе рождение».

В клинике ко мне относились тепло и доброжелательно. Персонал оказался вежливым и лояльным. Никто не смотрит с жалостью, не называет убогой, не показывает пальцем и не задаёт лишних вопросов. Для всех я просто пациентка, лечение которой растянется на долгие и долгие месяцы. Все почему-то считали, что я родственница Жана. Я полюбила бывать в кабинете своего врача. Там усиленное освещение и зеркало в полный рост. Правда, когда я прихожу, Жан тут же закрывает зеркало шторкой, зная, как мне тяжело видеть отражение.

Когда доктор моделирует результаты пластической операции, он пользуется компьютером и профессиональным фотоаппаратом. Уже на мониторе он может увидеть, как я буду выглядеть после операции. Жан говорит, что ему интересно со мной работать, потому что очень хочется знать, что из этого смелого эксперимента получится. Я для него словно бесформенный кусок глины, а он скульптор, который вылепит мне новые брови, новые глаза, губы и шею. Он предупредил, чтобы я не ждала быстрых успехов, ведь организм слишком слаб, и нельзя проводить одну операцию за другой. На лечение уйдут многие недели. Главное – запастись терпением, выдержкой и собрать в кулак силу воли.

А затем началась череда сложнейших операций. Каждый раз перед дверями операционной я закрывала глаза и молилась, чтобы всё прошло гладко. Как страшно и тяжело становилось после операции! Я лежала, словно прикованная к кровати, теряла сознание от диких болей и боялась пошевелиться. Я вообще перестала понимать, когда сплю, а когда теряю сознание. Не могу описать, в каких муках прошли эти месяцы. Когда между операциями я всё же набиралась сил передвигать ногами, то выходила на улицу и, словно фантомас, закутанный во множество бинтов, с трудом брела до лавочки. Садилась и дышала чистым воздухом. Не знаю, как не сошла с ума и откуда черпала мужество для следующих пыток.

Жан любил повторять, что я родилась в рубашке. Ведь на сегодняшний день излечивают только тех больных, у которых площадь глубоких ожогов не превышает сорок процентов кожи. Если больше – то летальный исход. Поскольку я осталась жить, значит, я – исключение из медицинских правил. Главный метод лечения – сложнейшее оперативное восстановление. Мне пересаживали не просто кожные лоскуты, а кожу с подкожной клетчаткой и мышечными тканями, используя микрососудистые артериальные и венозные швы. Всё это делалось для предупреждения инвалидности. Я стала объектом постоянного наблюдения, меня содержали в стерильном боксе.

Одну операцию сменяла другая. К удивлению врачей клиники, глубокие ожоги успешно лечились, и вот наконец страх ампутации конечностей остался в прошлом.

Позже я научилась сидеть и вставать. Бинты скрывали моё уродство. Все перевязки мне делали под наркозом, потому что от дикой боли я тут же теряла сознание. Самый страшный период настал, когда с меня сняли бинты и я первый раз посмотрела на себя в зеркало. Я увидела изуродованную девушку, тело которой покрывали безобразные шрамы. Жан специально прилетел в тот день. Увидев мои наполненные болью глаза и услышав мои глухие стоны, он подошёл и осторожно прижал меня к себе.

– Дина, не переживай. Будем делать пластику до тех пор, пока внешность тебя не устроит и рубцов не останется. Верь, всё будет хорошо.

Я преданно посмотрела на Жана и в знак согласия закрыла и открыла глаза.

– Не плачь, родная. Самое страшное позади.

Я уткнулась в грудь мужчине, который неожиданно стал для меня очень близким человеком. Самое мучительное впереди. Мне предстояла ещё одна череда сложнейших пластических операций. Правда, врачи уже верили в хороший исход и постоянно внушали, что организм молодой, справится.

Через пару месяцев я уже смогла выходить из палаты в коридор, затем – сидеть на лавочке в больничном парке. Раньше я обожала зеркала, теперь – возненавидела, даже подходить к ним боялась. В редкие минуты, когда мне всё же приходилось видеть своё отражение, я начинала рыдать и отчаянно колотить по зеркальному стеклу. Страшное зрелище – существо без бровей, без правильного разреза глаз, без губ, без точёной шеи... Только многочисленные шрамы и расплавленная, скомканная, пятнистая от ожогов кожа... В глубине души у меня всё равно теплилась надежда, что мою внешность приведут в порядок. Я понимала, что невозможно сделать меня такой, как раньше. Но пусть от меня хотя бы не шарахаются люди...

Каждый день, проведённый в клинике, стоил больших денег, поэтому персонал был ангельски обходителен, но мне было так одиноко! Я подолгу смотрела в окно на прогуливающихся в парке посетителей и однажды, не выдержав, взяла мобильный. Телефон заботливо оставил Жан, чтобы я писала ему сообщения, так как говорить пока не умею. Решительно набрала телефон Жорика и услышала: «Абонент недоступен» – и отключила трубку.

Близилась выписка, а меня всё чаще бил озноб. Страшно пускаться в плавание под названием «новая жизнь»! И всё же, несмотря на тревоги, связанные с новым лицом, я учила себя мыслить позитивно. Нужно приучить себя вставать по утрам в хорошем настроении и нужно улыбаться. Ведь у меня теперь новая улыбка и новые губы. Главное – не зацикливаться на установках «дальше будет только хуже», «почему это случилось именно со мной», «как же всё паршиво». Нужно заниматься самовнушением. Поверить, что дальше будет только лучше, что я на правильном пути и всё, что делаю, – верно. Я просто не умею принимать ошибочных решений. Одним словом, нужно жить положительными эмоциями и благодарить судьбу за то, что имеешь в эту минуту. А ведь у меня есть я сама. Я сделаю всё, чтобы ещё раз стать счастливой и убедиться, как прекрасна жизнь. Важно не скупиться на комплименты и говорить их окружающим как можно чаще. Благодаря этому вокруг меня воцарится благостная атмосфера, так приятнее и легче живётся.