Светлана Демидова - Свидание в неоновых сумерках

– Представь себе!

– Неужели влюбилась?

– Именно, Танька! Да еще как! Я и не знала, что так можно! Я теперь думаю, что я и Марка-то не любила… Понимаешь, не потому что он недостойный или еще там что… Думаю, что я не умела. Не знала, как это любить…

– А теперь знаешь? – глупо спросила Татьяна.

– Я чувствую, Танечка. – Симона сказала это таким задушевным тоном, каким никогда раньше не говорила. – Прямо хочется без конца цитировать классику: «Вся жизнь моя была залогом свиданья нежного с тобой…» и прочее, и прочее, и прочее… Я даже рада, что все так получилось. Если бы Рудельсон не был бабником, я никогда не узнала бы… А что касается плитки, – Сима вдруг резко сменила тему, – то мы купим другую… Я видела в «Максидоме»… такую… гораздо лучше фисташковой… персиковую… А мастера попросим эту содрать, а новую налепить ровно!

– Сима! А деньги? – схватилась за соломинку Татьяна.

– Фенстеру на меня никаких денег не жалко!

– Туалет ведь мой, а не твой!

– Это почти то же самое!

– Сима! Может, не надо?

– Надо, Таня, надо! Я хочу, чтобы моя подруга была так же счастлива, как я! Все! Целую! До завтра! Юлик пришел! Поцелуй за меня Жертвочку! – И Симона шлепнула трубку.

Татьяна тоже повесила трубку. Вот так номер! Она думала, что Симона отомстит Рудельсону по мере возможности и способностей и вернется в лоно семьи, а вот что вышло. Влюбилась. Да-а-а, в Фенстера можно. Потрясающий мужчина. Звероподобный интеллектуал. Интеллектуальный зверь. Языческий бог. Нет… Все не то… Пожалуй, Юлиану пока нет в ее скудном словаре определения. Бедный Марк. Такой удар по самолюбию, не говоря уже обо всем прочем. Как его Симонка назвала – муж на час! Мог бы быть ее мужем навечно, а хватило только на час, да и то тогда, когда это ей уже не нужно. Интересно, утешается ли он сейчас своим возлюбленным основным инстинктом? Говорит ли себе «все мы свободные люди»?

Громкий голос Симы отзвучал, и Татьяна опять погрузилась в тишину и в невеселые размышления о собственной персоне. А кто ей Олег Дунаев? Не муж на час, не любовник на ночь… Никто… Любимый на всю оставшуюся жизнь… Не-е-ет! Так нельзя! Не надо расслабляться! Плитка так плитка! Персиковая так персиковая! Вот придет мастер, и она, Татьяна, станет ему мигать обоими глазами, чтобы забыть Олега и никогда больше не вспоминать о его поцелуях. Может, все-таки пристать к свободному Рудельсону? Все-таки он намекал, что такие, как она, Татьяна, только в Красной книге водятся… Нет… И что за мысли приходят ей иногда в голову?!!

Дмитрий Борисович Кочерьянц, владелец и глава фирмы «Муж на час», ненавидел и боялся свою мать. Вернее, боялся он ее раньше, а теперь… Впрочем, лучше рассказать все по порядку…

Мать Дмитрия Борисовича, Римма Васильевна, была высокой полной женщиной с громовым голосом и пронзительным взглядом. Под этим взглядом Дмитрий Борисович, будучи ребенком, никогда не мог сказать неправды, не говоря уже о том, чтобы как-нибудь особо изощренно соврать. Надо сказать, что теперь, будучи взрослым и самостоятельным человеком, обманывать свою мать он все-таки научился, но его обманы по сути своей были не такими уж и обманами. Дмитрий просто приспособился скрывать от матери большую часть своей жизни. Римма Васильевна, глядя на своего взрослого сына, видела только незначительную часть айсберга, белую и чистую, а все остальное, пятнистое, угловатое и бугристое было скрыто от нее под темной холодной водой.

Ни один мужчина не мог долгое время выносить подле себя демоническую Римму Васильевну, а потому, попытавшись устроить свою семейную жизнь три раза кряду, она бросила эти занятия как малоперспективные и всю свою недюжинную жизненную энергию сосредоточила на сыне.

Когда Дмитрий Борисович был ребенком, Римма Васильевна обязательно не только состояла в родительском комитете детского учреждения, в котором в данный момент находился сын, но непременно была его председателем. Кое-какие выгоды от этого маленький Дмитрий Борисович, конечно, имел, не без этого. Например, у всех детей было по одному подарку на Новый год, а у него по три-четыре. Конечно, в детском саду Дед Мороз вручал ему один подарок, как всем, но Дмитрий всегда знал, что дедулька уже успел забежать к ним домой и оставить там еще пару-тройку нарядных мешочков. Еще у Дмитрия дома всегда были в избытке карандаши, краски, альбомы и пластилин, которые Римма Васильевна закупала оптом для группы на деньги, собранные родителями. Громоподобность матери в те времена тоже была Дмитрию на руку. Когда его отлупил известный всему детскому саду юный террорист Гена Пеночкин, Римма Васильевна приподняла его могучей рукой за шкирку, поднесла к своим пронзительным глазам – и все! Ей даже не пришлось ему ничего говорить. Гена от одного ее взгляда спекся. Он больше никогда не трогал Дмитрия и вообще старался обходить его стороной. При этом остальной контингент детского сада продолжал бояться Пеночкина, как огня, но до остального контингента председателю родительского комитета никакого дела не было.

В школе дело пошло хуже. Когда Дмитрию дал подзатыльник один из хулиганов его 2-го «А», Римма Васильевна тоже попыталась разобраться с обидчиком. Пронзительного взгляда и мертвой хватки уже не хватало, и она подключила свой трубный глас и большой словарный запас прилично начитанной женщины. Ответом пацанов 2-го «А» Чемберлену стала «темная», которую они всем дружным коллективом устроили маменькиному сынку Кочерьянцу. Дмитрия подловили в полутемном коридоре, затащили под лестницу, накинули на голову чью-то вонючую куртку и долго били, приговаривая разными голосами: «Не ябедай! Не ябедай!» Что такой формы глагола в русском языке не существует, Дмитрий узнал значительно позже, но то, что не надо обо всех своих школьных обидах докладывать маме, понял во время «темной».

Когда одноклассники увидели у него дома парочку лишних новогодних домиков с конфетами, точь-в-точь таких, какие накануне получили в школе от Деда Мороза, то окрестили Дмитрия вором и пожирателем чужих подарков. Римме Васильевне стоило немалого труда отмыться от родительских намеков на то, что она, пользуясь статусом председателя родительского комитета, присваивает себе часть денег и подарков. Пост председателя она при этом не покинула, потому что это явилось бы подтверждением их правоты. Она просто стала действовать тоньше и осмотрительней.

Перестать «ябедать» или, как вскоре стали говорить, стучать на одноклассников председателю родительского комитета Дмитрий кое-как смог. При разговоре с матерью о школьных делах он стал делать ангельское лицо и сладким голосом рассказывать ей, как они все здорово дружат и живут единым коллективом: один за всех и все за одного. Поскольку у сына на лице и теле не появлялось больше зеленовато-лиловых доказательств обратного, Римма Васильевна успокоилась. Со внешними врагами, таким образом, было пока покончено, и она как человек активный и деятельный устремилась на борьбу с врагами внутренними. Для начала она приступила к борьбе с ленью Дмитрия. Она вытаскивала его из постели в 6.30 утра, хотя в школу, которая находилась в пяти минутах ходьбы от их дома, ему надо было к половине девятого. Римма Васильевна заставляла его заниматься зарядкой, обливаться холодной водой и повторять перед завтраком устные задания. В выходные Дмитрию разрешалось спать до восьми. Отбой у пятиклассника Кочерьянца наступал ровно в 22.00 и ни минутой позже. Ничто не могло смягчить жесткий режим дня: ни нашумевшая телевизионная передача, ни неожиданно приехавшие родственники, ни даже светопреставление, если бы оно вдруг грянуло. Дмитрий жил по уставу, как солдат.