Елена Яковлева - Уйти красиво

Прежде чем позвонить в дверь нужной квартиры, он бросил тревожный взгляд в окно лестничной площадки: породистая иностранка скромно и преданно стояла внизу, благородно демонстрируя свои идеальные формы в свете тусклого фонаря.

На звонок никто не ответил, — больше того, Поздняков, сколько ни напрягал слух, так и не смог услышать ни малейшего шороха или какого-либо иного намека на присутствие в квартире живых существ. Поздняков нажал на звонок еще раз, третий, холодея от мысли, что он может надолго потерять след Ольшевского — вдруг тот испугался и подался в бега? На всякий случай подергал рукой дверь, и та, тихо скрипнув, медленно подалась вовнутрь. Это обстоятельство не понравилось Позднякову еще больше, чем отсутствие всякой реакции на его звонки.

Поздняков боком протиснулся в образовавшуюся щель и, стараясь ничего не задеть, медленно двинулся вперед. Беззвучно войти у него не получилось, потому что в прихожей он едва не растянулся, споткнувшись о брошенные на полу туфли.

«Не хватало только для полного счастья вторую ногу сломать», — подумал он, прогоняя неприятные предчувствия.

У бывшего следователя Николая Степановича Позднякова имелся какой-никакой опыт вторжений в такие незапертые квартиры. Как правило, ничего хорошего они не обещали, наоборот, массу неприятных сюрпризов, вроде остывших трупов.

В комнате кто-то сидел на стуле, но в сумраке нельзя было разобрать, кто именно. Сыщик пошарил рукой по стене, нащупал выключатель и врубил свет — такой яркий, что сам от неожиданности вздрогнул.

На стуле сидел Ольшевский в красном халате. Лицо его невозможно было рассмотреть из-за надетого ему на голову целлофанового пакета, успевшего изрядно запотеть. Отметив, что манекенщик привязан к стулу веревкой, Поздняков первым делом бросился освобождать несчастного от пакета.

Утреннего красавчика было не узнать. Теперь его лицо представляло собой сплошной огромный кровоподтек. Глаза его глубоко запали, рот широко раскрылся в немом призыве о помощи. То ли Поздняков разминулся буквально в минуте с теми, кто так вдохновенно разукрасил манекенщика, то ли пакет был надет на него неплотно, то ли Ольшевский оказался удивительно живучим. Судорожно глотнув воздух, несчастный приоткрыл совершенно бессмысленные глаза и надсадно закашлялся. Изо рта у Ольшевского потекла пена, как из огнетушителя, грудь его ходила ходуном.

Развязав манекенщика, Поздняков, изрядно поднатужившись, потащил его на тахту. Парень оказался тяжелым. Сыщик распахнул окна, впустив в комнату свежий вечерний воздух, а с ним — и шорох листьев. Похлопал Ольшевского по щекам, подумывая, а не вызвать ли для верности «скорую». К счастью, парень начал постепенно розоветь, по крайней мере в тех местах, где у него не было синяков, потом взгляд его стал более осмысленным и сосредоточился на Позднякове. Сыщик прочитал в нем мучительное узнавание.

— Ну что, получше стало? — осведомился он, усаживаясь на край тахты рядом с Ольшевским.

В ответ тот снова закашлялся, но теперь уже не так надсадно.

— Ты, случайно, не делал себе ингаляцию от насморка? — поинтересовался Поздняков, рассматривая веревки, брошенные на пол. Они были плотными, синтетическими, и от них на голых руках Ольшевского остались ярко-красные полоски.

Манекенщик не был готов к тому, чтобы оценить тонкий поздняковский юмор. Он закатил глаза и, повернувшись на бок и подтянув ноги к животу, застыл в позе эмбриона.

Поздняков, взяв его за руку, посчитал пульс и, оставшись довольным своим подсчетом, оставил спасенного бедолагу отдыхать. Сам же двинулся на кухню, чтобы сварганить Ольшевскому чего-нибудь взбадривающего. Нашел в холодильнике початую бутылку коньяка, извлек зубами затычку. В очередной раз выглянул в окно, с радостью зафиксировав, что дубовская «Вольво» на прежнем месте. Теперь можно было спокойно заняться избитым манекенщиком.

Вернувшись в комнату, он застал Ольшевского лежа изучающим свое отражение в маленьком зеркальце. Выражение лица у него было такое, словно он сожалел о собственном спасении.

— Накрылась съемка! — воскликнул он со стоном.

— Благодари Бога, что сам не накрылся, — философски заметил Поздняков, водружая на стол коньяк.

— Вы-то тут какого черта делаете? — плаксиво спросил Ольшевский, отворачиваясь к стене.

— Вот те раз, не слышу благодарности в голосе. Если бы я немного припозднился или перенес свой визит на завтра — а такая мысль у меня, признаться, была, — пошел бы ты на корм червям как миленький.

Похоже, такая перспектива манекенщика не устраивала. Он вздрогнул и нервно засучил ножонками.

— Кто тебя так отделал?

— Послушайте, — Ольшевский резко повернулся, — вам-то какое до всего этого дело? Что вы все ходите и вынюхиваете? С тех пор как вы возникли, у меня сплошные неприятности. Ишь прикидывается, что он ни при чем. Оставьте, оставьте меня в покое! — у парня явно начиналась истерика.

Поздняков плеснул в стакан коньяка, наполнив его почти до краев.

— На, это тебя немного успокоит, — предложил он манекенщику.

Тот покосился на стакан через плечо, наконец взял и, морщась, точно коньяк застревал у него в горле, стал медленно, в растяжку, пить.

Снова вспомнив про «Вольво», сыщик решил присесть на подоконник, чтобы не выпускать машину из виду.

— Ну так кто тебя отделал? — повторил Поздняков, когда стакан в руках Ольшевского благополучно опустошился.

— Кто, кто? Ваши! — огрызнулся манекенщик. — А еще обещал, что, если все расскажу, меня никто не тронет. Как же, не тронули! Налетели как шакалы, избили, все выспрашивали, в каких отношениях я был с Хрусталевой, чтоб ей… — произнеся последнее слово, он осекся и с испугом посмотрел на Позднякова.

Николай Степанович подумал, что недооценил он крутого дружка юной прелестницы Жанны Хрусталевой. Тот не утерпел и устроил разборки с ее мнимым экс-любовником. Горячий парень, однако, точно, не сносить ему головы.

— Я тут ни при чем, — объяснил он Ольшевскому, — хотя догадываюсь, кто тебя обработал. Что ж, когда имеешь дело с красивыми женщинами, всегда рискуешь, что тебе кто-нибудь начистит твою собственную физиономию.

— У меня же завтра съемка, — снова заканючил манекенщик.

— Радуйся, что не похороны, — подбодрил его сыщик.

Ольшевский какое-то время полежал молча на тахте, видимо, усиленно ворочая своими пережившими изрядную встряску мозгами. Тяжелая мыслительная работа выразилась в неоригинальном вопросе:

— Кто вы такой?

— Я-то? Будем считать, частный детектив. Читал когда-нибудь книжки про частных детективов?