Лоис Гилберт - Без жалости

— У меня привычка читать двадцать страниц за вечер, — произнес Ноа, отвечая на мой вопрос. — К этому меня приохотил отец. Интересно знать, что и как происходит в этом мире. Я люблю учиться.

— Но тебе нравится также работать на ферме?

— Ты считаешь, то и другое совместить нельзя? — спросил он, и мне вдруг показалось, что от него в эту минуту повеяло холодом.

— Конечно, можно. Моя бабушка прожила на ферме всю свою жизнь, но более умной и образованной женщины я не встречала.

— Для меня заниматься сельским хозяйством — значит уподобиться в какой-то степени Богу, — произнес Ноа. — Когда у тебя есть собственный сад или поле — свой, так сказать, персональный Эдем, ты можешь возделывать и благоустраивать его, как тебе вздумается.

— Что ты думаешь о нашей ферме?

Ноа уселся на диван и жестом предложил мне присесть рядом.

— Тебе и вправду интересно?

— Очень, — сказала я, усаживаясь как можно дальше от него. Свою кружку я чинно держала на коленях.

— Полное дерьмо.

Должно быть, лицо у меня в тот момент вытянулось, поскольку Ноа поторопился разъяснить свою позицию:

— Лес ваш надо чистить — и основательно. У вас на участке сплошные завалы из сухих веток и бурелома — пройти невозможно. Если сушняк не уберете, в один прекрасный день может случиться пожар.

— А как остальная часть фермы — нравится? — Я не сомневалась, что Ноа без ума от старого дома, пруда и столетних ив, не говоря уже о полях и прочих угодьях.

— У конюшни фундамент разрушается — все старые камни наружу торчат, а балки насквозь проели термиты. Если бы дом построили в те же годы, что и конюшню, он бы сейчас находился в аварийном состоянии. Новую конюшню надо ставить.

Я чувствовала себя как ученица, которую отчитывает за нерадивость строгий учитель. Это было неприятное чувство.

— Что еще у нас не так? — нетерпеливо спросила я.

Ноа сразу почувствовал, как изменился мой голос.

— Много всего… — произнес он, но уже без прежнего энтузиазма. — Если хочешь, я могу представить список необходимых работ. Но быть может, мы оставим сейчас этот разговор? Я как начну говорить на любимую тему, так никак не могу остановиться.

— Охотно верю, — пробурчала я.

— Извини… Как я уже говорил, меня иногда заносит. Но о вашей ферме и вправду можно говорить до бесконечности, — произнес он. — Какая здесь чудесная земля! А лес какой замечательный — если его, конечно, хорошенько почистить! Строевой лес стоит целое состояние. Да что лес! У вас тут всякой живности полно, причем встречаются редкие виды — пятнистые саламандры, к примеру, бородавчатые лягушки, ушастые совы, горлицы… Короче, не ферма, а мечта биолога.

Я поняла, что, начав расточать похвалы нашей ферме, Ноа хочет снять неприятный осадок, который, как ему казалось, остался у меня от его критических замечаний.

«Кто знает, — с раздражением подумала я, — возможно, в том, что касается рассыпающегося фундамента и изъеденных термитами балок, он совершенно прав. Бабка не раз жаловалась, что на ферме все разваливается, а поддерживать строения в должном порядке трудно и накладно. Но я-то пришла к Ноа совсем по другому делу».

Поставив кружку с недопитым кофе, я словно подала тем самым сигнал, что пора сменить тему.

— Я хочу поговорить с тобой о ссоре между моим отцом и Райаном, свидетелем которой ты был, — твердо сказала я.

— Ладно, — сказал Ноа, положив руку на спинку дивана и поворачиваясь ко мне всем телом. Его рука оказалась в каком-нибудь дюйме от моего плеча и едва его не касалась.

Я глубоко вздохнула.

— Скажи, упоминал ли кто-нибудь из них о закладной?

Ноа удивленно выгнул бровь.

— Нет, по-моему. А в чем, собственно, дело?

— Я узнала об этой закладной случайно — услышала, как Винсент говорил о ней Райану.

— Ну… сам-то я из разговора твоего отца с Райаном слышал немного. Если мне не изменяет память, они говорили о долгах Райана, связанных с его пристрастием к азартным играм. Но закладная… Нет, не помню, чтобы они упоминали о закладной. А какая это закладная? Уж не заложил ли Райан, не дай Бог, ферму?

— Ферма записана на бабушку. Не могу поверить, чтобы она позволила ему распоряжаться нашей общей собственностью.

Когда я говорила об этом Ноа, то сама чувствовала, что мои слова звучат несколько наивно. Если бабка с Райаном обманывали меня на протяжении тридцати лет, утаивая правду об отце, почему, спрашивается, они не могли скрыть от меня и тот факт, что ферма заложена?

На меня нахлынули воспоминания. Как раз после того, как я, записавшись в добровольческий медицинский корпус, улетела в Хартум, бабушка сломала руку, и Райан, который окончательно рассорился к тому времени с Билли, переехал на ферму. Тогда Райан с бабушкой сблизились по-настоящему. Бабушка писала мне в восторженных тонах о том, что Райан стал на ферме незаменимым человеком: он возил ее на машине, исполнял работу по дому и полностью взял на себя все ее обязанности по ведению хозяйства. Я, признаться, не придавала этим письмам большого значения. По сравнению с тем, что я увидела в Африке, перелом руки казался мне травмой незначительной и, в общем, легко излечимой. Более того, я радовалась, что бабушка после моего отъезда не осталась в одиночестве, хотя испытывала временами уколы ревности — на мой взгляд, она чрезмерно расхваливала Райана. Я считала, что его деятельность на ферме того не заслуживает.

Теперь это их содружество представлялось мне опасным. Кто знает, быть может, в благодарность за то, что Райан за ней ухаживал, она позволила ему сделать крупный заем, чтобы он мог рассчитаться с долгами, и сквозь пальцы взглянула на то обстоятельство, что он в качестве обеспечения займа заложил банку нашу ферму? Если на самом деле все так и было, тогда понятно, почему Винсент завел разговор с братом о закладной, намекая на то, что эти сведения могут стать всеобщим достоянием и дискредитировать его в глазах близких. Я смутно припоминала, как в разговоре с Винсентом Райан поторопился перевести разговор на другую тему. Кроме того, в его голосе недоставало уверенности в собственной правоте.

Я изобразила на лице улыбку и, стараясь отогнать от себя панические мысли, повернулась к Ноа. Он пристально на меня посмотрел, и я поняла, что на какое-то время отключилась и совершенно забыла о нем. Я предприняла судорожную попытку вспомнить, на чем мы остановились.

— Извини, — сказала я. — Мне не следовало втягивать тебя в семейную драму.

— Ничего страшного. Я всегда рад тебе помочь, — произнес Ноа с теплом и заботой в голосе. Он сидел так близко, что я видела крохотные щетинки у него на подбородке, которые он не заметил и не срезал, когда брился. Я почувствовала сладкую боль в сердце.