Нора Робертс - Портрет смерти

Ева вынула жетон.

– Выбирайте выражения, когда разговариваете с полицейским. Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– С полицейским? Мне плевать на то, что вы коп! Я плюнул бы даже на самого господа бога, явившегося возвестить Судный день! Убирайтесь, пока я не вырвал вам руки и не забил до смерти!

Надо было отдать Хастингсу должное, выглядел он внушительно. Когда он шагнул к ней, Ева переместила вес тела. А стоило фотографу протянуть к ней медвежью лапу, как Ева изо всех сил лягнула его в пах.

Хастингс рухнул как подрубленный, лицом вниз. Видимо, он стонал и задыхался, но ничего не было слышно из-за громкой музыки.

– Выключите это дерьмо! – приказала она.

– Компьютер, выключи музыкальную программу, – пробормотал молодой человек, переминаясь на высоких каблуках. – О боже, боже, она убила Хастингса. Убила его! Вызовите «Скорую», вызовите кого-нибудь!

В этот момент музыка умолкла, и этот крик эхом отразился от стен.

– Успокойся, задница. – Обнаженная натурщица грациозно подошла к высокой стойке и взяла бутылку с водой. – Он не умер. Возможно, собственные яйца стоят у него в горле, но он еще дышит. Отличный прием, – сказала она Еве и сделала большой глоток.

– Спасибо. – Ева склонилась над рухнувшим медведем, который слабо зашевелился. – Дирк Хастингс? Я лейтенант Ева Даллас, полиция Нью-Йорка. Не стану выдвигать против вас обвинение в нападении на офицера. Одно из двух: либо я доставляю вас в управление в наручниках, либо вы немедленно ответите на мои вопросы здесь, в собственном уютном доме.

– Мне… нужен… адвокат, – выдавил Хастингс.

– Конечно, вы имеете на это право. Позвоните ему, и он встретит нас в управлении.

– Я не… – Он втянул в себя воздух и громко выдохнул. – Никуда я с тобой не поеду, злобная сука!

– Еще как поедете. И знаете почему? Потому что я злобная сука с жетоном и оружием и ничем не отличаюсь от господа бога, явившегося возвестить Судный день. Либо здесь, либо там, дружок. Выбирайте сами.

Хастингс сумел перевернуться на спину. Его лицо было белым как мел, но дыхание стало ровнее.

– Подумайте как следует, – сказала ему Ева. Потом выпрямилась и посмотрела на обнаженную натурщицу: – У вас есть халат или что-нибудь?

– Что-нибудь есть. – Женщина сняла с крючка кусок ткани в голубую и белую полоску и несколькими неуловимыми движениями закрепила его, соорудив себе что-то вроде мини-платья.

– Фамилии, – сказала Ева. – Вы первая.

– Турмалин. – Натурщица вернулась к креслу и раскинулась в нем. – Просто Турмалин. Я официально сменила имя, потому что мне нравится, как оно звучит. Натурщица, работающая по договорам.

– Вы снимаетесь у него регулярно?

– Третий раз за год. Вообще-то он чокнутый, но умеет управляться с камерой и к натурщицам не пристает.

Ева обернулась к вышедшей из лифта Пибоди. При виде лежащего на полу огромного мужчины Делия широко раскрыла глаза, но не стала задавать вопросов.

– Лейтенант, я получила нужные данные.

– Подожди минутку. Турмалин, сообщите сержанту свои данные, адрес и контактный телефон. Потом можете либо подождать, либо уйти. Если понадобится, мы свяжемся с вами.

– Ждать нечего. Сегодня он снимать уже не будет.

– Решайте сами. Следующий. – Она указала на молодого человека.

– Динго Уилкенс.

– Динго?

– Вообще-то Роберт Льюис Уилкенс, но…

– Достаточно. Что в той комнате? – спросила Ева, показав на дверь.

– Гардеробная.

– Вот и отлично. Идите туда. Сидите и ждите. Теперь вы. – Она махнула рукой женщине. – Имя.

– Лайза Блю.

– О боже, у кого-нибудь здесь есть нормальные имена? Отправляйтесь вместе с этой дикой собакой динго.

Оба торопливо ушли. Тем временем Ева подбоченилась и посмотрела на Хастингса сверху вниз. Он уже взял в руки свою камеру и навел на нее объектив.

– Что это вы делаете?

– Сильное лицо. Хорошая фигура. Выразительная поза. – Он опустил аппарат и растянул губы в улыбке. – Я назову этот портрет «Полицейская сука».

– Я рада, что вы восстановили дыхание. Останетесь лежать или попробуете встать?

– А вы снова будете пинать меня в пах?

– Если понадобится. Садитесь в кресло, – предложила она, взяла табурет и подтащила его к себе.

Тем временем Хастингс, не расстававшийся с камерой, захромал к красному креслу и плюхнулся в него.

– Вы помешали мне. Я работал.

– А теперь работаю я. Какая у вас камера?

– «Райзери 5М». А вам-то что?

– Вы пользуетесь ею постоянно?

– О господи, смотря для чего. В некоторых случаях применяю «Борнейз 6000». Когда есть настроение, вытаскиваю «Хассельблад 21». Вы что, пришли сюда прослушать лекцию по фотографии?

– А «Хайсермен Диджи Кинг»?

– Кусок дерьма. Для любителей. О боже…

– Послушайте, Хастингс, – невозмутимо продолжала Ева, – вам действительно нравится таскаться за людьми? Преследовать красивых женщин и фотографировать их?

– Я фотограф. Этим и занимаюсь.

– Вас дважды задерживали за преследование.

– Чушь! Черт побери, я художник! – Он наклонился вперед. – Послушайте, они должны были сказать мне спасибо за то, что я счел их интересными. Разве роза выдвигает обвинение против поэта, который запечатлел ее образ?

– Может быть, вам следовало бы щелкать цветы?

– Моя специальность – лица и фигуры. И я не «щелкаю», а создаю образы. Я заплатил штраф. – Он презрительно махнул рукой. – Привлекался к общественным работам. Но в обоих случаях мои портреты обессмертили этих глупых и неблагодарных женщин.

– Значит, именно этого вы и ищете? Бессмертия?

– Оно мне и так обеспечено. – Хастингс посмотрел на Пибоди, одним движением взял камеру, навел ее и спустил затвор. – Пехотинец, – сказал он и сделал еще один снимок, прежде чем Делия успела моргнуть. – Хорошее лицо. Прямое и открытое.

– Я думаю, мне следовало немного втянуть щеки. Вот так, – продемонстрировала Пибоди. – От этого скулы кажутся выше, а…

– Бросьте. Прямота облагораживает.

– Но…

– Прошу прощения. – Ева, проявлявшая героическое терпение, подняла руку. – Вернемся к нашим баранам.

– Прошу прощения, сэр, – пробормотала Пибоди.

– К каким баранам? К бессмертию? – Хастингс пожал плечами, напоминавшими горы. – Оно у меня и так есть. Более того, я его дарю. Художник и его модель. Эта связь более интимна, чем секс или родственные узы. Ее можно назвать духовной интимностью. Ваш образ, – сказал он, постукивая пальцем по камере, – становится моим образом. Мое зрение и ваша реальность, совпавшие во времени.

– Угу… И вы выходите из себя, когда люди не понимают и не ценят того, что вы им предлагаете.

– Конечно, выхожу. Люди – идиоты. Болваны. Все!