Галимов Брячеслав - Мария Стюарт, соперница Елизаветы

– Вы напрасно расточаете своё красноречие, – холодно сказала Мария. – Возвращайтесь в Лондон, заканчивайте приготовления; письмо с приказом выступить придёт следом за вами.

– Но кто доставит его? – спросил Энтони, не скрывая разочарования. – Неужели Кристофер? Ваше величество, я, всё-таки, не доверял бы ему.

– Я найду, кого направить к вам с письмом. Прощайте, милорд, – и да поможет вам Бог!

Сэр Эмиас пришёл к королеве перед обедом. Встав в дверях, он неуклюже поклонился и пробормотал традиционное приветствие.

– Чему обязана, милорд? – улыбнулась Мария. – У вас такое срочное дело, что вы не можете дождаться, когда мы встретимся за столом?

– У меня конфиденциальный разговор, – буркнул сэр Эмиас.

– Вот как? Бесс, дорогая, выйди, пожалуйста, – сказала Мария.

Проводив фрейлину взглядом, сэр Эмиас приблизился к королеве и невнятно произнёс:

– Я должен сообщить вам, мадам, что скоро в вашем положении произойдут большие изменения.

– Какие изменения, милорд? – удивленно спросила королева.

– Получен приказ из Лондона. Вас переведут в другое место, режим вашего содержания там будет более жёстким.

– Меня хотят заточить в темницу? – резко проговорила Мария, выпрямившись во весь рост.

– Это не совсем так, мадам. Просто ваша свобода будет ограничена, а охрана усилена.

– Вы говорите загадками, сэр Эмиас. Скажите прямо, почему со мной так поступают и что меня ожидает.

– Я говорю то, что мне приказано сказать. Могу добавить, что эти меры направлены на предотвращение ещё более худших событий, которые могут произойти в будущем.

– Что за события и каким образом будет ограничена моя свобода? – возмутилась Мария. – Я имею право знать.

– Безусловно. На это вы имеете право, – согласился сэр Эмиас. – Свобода ваша будет ограничена следующим образом. Пятьдесят солдат день и ночь станут караулить подходы к замку; вам будет строжайше запрещено покидать его, на людей из вашей свиты тоже распространяется этот запрет. Своего коня Роланда вы оставите здесь, равно как и всех остальных принадлежащих вам лошадей, так как они вам всё равно не нужны – время выездов на охоту и прогулок верхом для вас прошло.

– Как, мне не разрешат взять с собой Роланда?! – вскричала Мария. – Но он так привязан ко мне, что погибнет от тоски, не видя меня. Боже мой, разрешите перевезти его вместе со мной, – не будьте столь жестоки, милорд!

– Я ничего не разрешаю и ничего не запрещаю, – я лишь выполняю приказы, – возразил сэр Эмиас. – Далее. Переписка вам будет строго воспрещена, какие-либо контакты с посторонними лицами не допускаются. Вы не должны никому писать и ни от кого не получать письма. Все письма, приходящие на ваше имя, будут изыматься; показывать вам их не будут. Любые посылки, доставленные вам, будут тщательно просматриваться; книги, если таковые вам пришлют, подвергнутся досмотру вплоть до вскрытия корешка и обложки.

– Господи, как же я буду брать в руки книги со вспоротыми обложками? – насмешливо произнесла Мария.

– Не могу знать. Я передаю вам то, что мне велено передать, – повторил сэр Эмиас. – Это ещё не всё. Дабы быть уверенными, что вы никому не пишете, чернила, перья и бумагу у вас отберут, – однако и этого мало. Для того чтобы удостовериться в отсутствии у вас тайных записок и посланий, – а также предметов, могущих представлять опасность для обеспечения режима вашего пребывания в замке, – у вас будет дважды в день производится обыск. Он коснётся всего, что принадлежит вам: личных вещей, одежды и обуви.

– Вы будете рыться в моём белье и кромсать подошвы моих башмаков? – презрительно спросила Мария.

– Я буду делать то, что мне приказывают, – ответил сэр Эмиас.

– Значит, вам приказали содержать меня как узницу? Очень мило, я благодарна моей сестрице Елизавете за такое отношении ко мне, – мрачно усмехнулась Мария. – Но почему бы ей не пойти дальше? Пусть меня поместят в подземелье, прикуют цепями к стене, посадят на хлеб и воду. Узница так узница – зачем моей сестре делать вид, что она относится ко мне как к королеве?

– Не могу знать, – снова повторил сэр Эмиас. – Кроме того, вам не дозволяется брать на новое место проживания никаких средств, которые женщины обычно используют для наведения красоты, – и ваш парикмахер с вами не поедет.

– Елизавета хочет, чтобы я выглядела огородным пугалом? Тщетная предосторожность. Моя кожа, моё лицо, мои глаза, мои волосы по-прежнему молоды, а её – состарились и увяли. Это ей не обойтись без кремов, бальзамов, без пудры и помады, а я прекрасно обойдусь без всего этого! – захохотала Мария, сверкая глазами. – Но какая мелкая, жалкая месть! Не думала, что Елизавета опуститься до такого. Если она подозревает меня в заговоре, если беспокоится о своей драгоценной персоне, то могла бы упрятать меня в глухой тюремный склеп, – но зачем же издеваться и унижать? Вот и видно, что в ней нет ни капли благородства: плебейка останется плебейкой, – в короне или без неё.

– Заговора её величество не опасается, – заметил сэр Эмиас, – Однако обстановка в стране нестабильная, грядёт война с Испанией, как вам известно. Существует вероятность, что кое-кто может воспользоваться нашими трудностями и попытается вызвать возмущение в народе, – если не что-нибудь похуже. Ваша жизнь тогда будет не в меньшей опасности, чем жизнь её величества. Я полагаю, – это уже моё мнение, – что вас переводят на новое место в ваших же интересах.

– В моих интересах? Где вы разглядели мои интересы? – нервно рассмеялась Мария. – Мои интересы в том, что меня запрут в четырёх стенах, лишат общения, будут обыскивать, – убьют, в конце концов, моего Роланда, милое животное, которое привязано ко мне и к которому я привязалась всем сердцем? И это вы называете заботой обо мне? Если моя августейшая кузина так боится заговора, он могла бы найти лучший способ, чтобы обезопасить себя и меня!

– Дело не только в заговоре, – загадочно проговорил сэр Эмиас. – Мне велели сказать вам, что её величество чрезвычайно недовольна вашим поведением в смысле нравственности.

– Моим поведением? Моей нравственностью? – Марии показалось, что она ослышалась. – Это невероятно! Объяснитесь, милорд.

– До королевы дошли слухи, что вы, презрев христианский обычай, ведёте себя распущенно и развратно. В частности, графиня Шлозбери пожаловалось на вас: вы склонили её мужа к прелюбодеянию, – графиня утверждает, что это далеко не единственный случай, когда вы совращали мужчин.

– Да как она посмела! – с дрожью в голосе воскликнула Мария. – Обвинить меня в прелюбодеянии и разврате, – меня, кто живёт здесь, подобно монахине; меня, вот уже двадцать лет лишенную мужского общества, не считая общества грубых охранников и солдафонов! Графиня Шлозбери сама развратница, интриганка и сплетница, – как посмела она обвинить меня! О, я могла бы рассказать моей сестрице, что говорила графиня про неё! Елизавета, мол, так тщеславна и так высоко мнит о своей красоте, словно она сама царица небесная. Она ненасытно жадна до лести и требует от своих потакателей, чтобы те постоянно ей кадили и превозносили её до небес, – сама же в припадке раздражения истязает своих придворных дам и горничных. Одной она будто бы сломала палец, другую, которая ей не угодила, прислуживая за столом, ударила ножом по руке. Если верить Шлозбери, моей сестрице уж никак не пристало разыгрывать непорочную и порочить других!