Марина Туровская - Серый ангел

— Гриша, давай сегодня в гости не пойдем, давай кого-нибудь к себе пригласим.

Расстегнув пуговицы форменной куртки, Григорий вытер пот со лба.

Он подошел, обнял свою жену и почувствовал под шершавыми от мозолей ладонями шелковую ткань рубашки и теплоту женского тела.

— Никуда не пойдем и никого приглашать не будем.

Анна обняла его за шею голыми руками. Григорий отнес жену на кровать и начал целовать.

Никакой боли не было, только животное, сладкое наслаждение, при котором понятие стыда уходило в небытие. Наконец-то была свобода в действиях рук и в поцелуях. Свобода выражения своих эмоций.

Как же великолепно было видеть затуманенные страстью глаза любимого мужчины. Тело Григория оказалось гораздо мощнее, чем думала Аня. Он действовал со всей нежностью, боясь причинить боль, но вскоре перестал осторожничать и любил Анну так, как ни одну женщину. Анна плакала от счастья.

Когда через два часа Григорий заснул, Анна сходила в ванную, вымылась и вернулась в кровать с решительным намерением. Он провела руками по груди мужа, по животу, опасливо погладила между ног, изучая родное тело.

Григорий проснулся, увидел над собой Анну.

— Так не бывает…

— Бывает. Когда ждешь этого полгода каждый вечер и каждое утро, бывает. Просыпайся, мой любимый.

Список, выданный Аристархом, включал четыре адреса детских домов, в которых были официальные отделения для детей, рожденных от родителей с последствиями лучевых болезней.

В Минск Лёнчик решил не соваться, в столице все-таки мог царить хоть какой-то порядок, другое дело на периферии; он сразу направился в Гомель.

Там он, не теряя времени, лихо объехал два детских дома, решительно вламывался внутрь и спрашивал дежурную сестру или охранника, интересуясь, как записаться на прием к заведующей по поводу усыновления ребенка. Тетка или охранник, вначале смотревшие волком на богатого и самоуверенного красавца, при виде нескольких «зелененьких» тут же меняли тон и даже разрешали посмотреть на детишек через ограду.

Одного посещения хватало, чтобы понять: если у некоторых воспитанников и есть некоторые способности, то это не совсем то, что искал Лёнчик. Не «пробивало» его рядом с детьми, и все. Пару раз он чувствовал, что от ребенка «тянет» или он «фонит», но не настолько, чтобы рисковать и тащить его в Топь через Белоруссию и всю Россию.

В гомельской гостинице со спартанской обстановкой Жора, приодевшийся в новый джинсовый костюм, купленный на авансовые деньги, разложил на журнальном столике карту Белоруссии, рядом водрузил пакет с пирожками, купленными за смешные деньги.

— Лёнчик, послушай тертого бродягу. Если тебе нужен ребенок с отклонениями, то чего маяться, давай сразу поедем вот сюда, ближе к границе зоны отчуждения. — Жора разломил пирожок с капустой, с удовольствием понюхал начинку. — Свеженький… Так вот, в списке указано вот это село. Наверняка срань господня, куда засунули всех особенно недоделанных детей.

Лёнчик покосился на карту и тоже взял пирожок.

— Поехали. За сколько мы сможем туда допилить?

Жора положил ладонь на карту.

— Два пальца и мизинец… Сто двадцать пять километров. — Он в минуту сжевал первый пирожок и взял второй. — Не зная точного адреса, да по здешним дорогам, которые местами отсутствуют, за три часа доберемся.

Лёнчик сложил карту, убрал в сумку.

— Иди, рассчитывайся и поехали.

— А ужин? — Жора возмущенно потряс надкушенным пирожком. — Ты меня в пути кормить обещался.

— «Макдоналдсом» перебьешься.

В нужном географическом пункте оказались ровно через три часа. Особо не переживая, как им здесь удастся устроиться, Лёнчик зашел в сельский магазин. Продавщица, разведенная молодуха, восторженно замерла, глядя на него.

Двухметровый незнакомец с длинными медными кудрями, спадавшими на широкие плечи, с узкой талией и накачанной мускулатурой, одетый не как все, в джинсы и футболку, а в легкие брюки и рубашку, не застегнутую на загорелой груди с золотой порослью мягких волос, этот образчик журнального идола спросил обыденным голосом:

— Где у вас тут детский дом?

Лёнчик спросил с печальным видом и, дождавшись неопределенного взмаха пухлой руки вправо, вышел из магазина. У прилавка остался Жора, момент появления которого продавщица не заметила. Жора, подражая Лёнчику, носил куртку прямо на голое тело, застегнув только нижнюю пуговицу, но при наличии животика и короткой шеи, бедняга выглядел карикатурно.

— Девушка, нам бы пива, колбаски свежей, хлеба и узнать, где здесь можно остановиться на пару дней.

— Вы из России?

— Да. — Жора положил на прилавок пятьсот рублей. — Подскажете, у кого можно переночевать? Желательно две комнаты, на крайний случай одна, но с двумя кроватями.

— А чего он… — продавщица кивнула в сторону «Тойоты», — про детский дом спрашивал?

Жора облокотился о низкий прилавок, отставив толстый зад и делая скорбный вид.

— Ищет. Ребенка своих друзей ищет. Но об этом я рассказывать не могу, он не разрешает. И знаете, дайте-ка мне три бутылки водки. Вечером с хозяевами посидим, если вы нам с ночлегом поможете.

Молодуха, кивая в такт словам Жоры, вытерла руки и сняла халат.

— К подруге моей пойдем. У нее не дом, а дворец. Я поговорю, и она сдаст. — Продавщица огладила свое ситцевое цветастое платье, бюстом шестого размера вытиснула Жору на улицу и навесила огромный амбарный замок на засов. — Отлучуся с вами на полчасика.

Жора открыл перед перезревшей девицей дверцу автомобиля.

— Леонид, девушка согласилась нам помочь.

— Ага, — подтвердила продавщица и больше ничего не смогла сказать. От восхищения.

Подруга продавщицы за время обсуждения проживания в ее доме смогла выдавить из себя только два слова: «Запросто живите» и смотрела вбок, боясь обмереть от влюбленности.

Устроившись на постой, Лёнчик сразу же пошел к детскому дому. Жора остался «на хозяйстве».

Сентиментальность у Лёнчика наличествовала как раз в том процентном соотношении, в каком она присутствует у тиранов. То есть распространялась на котят и кошек, на щенят, на два-три десятка вида цветов и иногда на детей трехлетнего возраста, научившихся самостоятельно ходить на горшок. Остальной части флоры и фауны планеты Земля доставалось раздражение, гнев, редко умиление, но чаще всего — равнодушие.

С абсолютным равнодушием он наблюдал за жизнью детского специального дома в пятидесяти километрах от Славутича.