Гарольд Роббинс - Куда уходит любовь

Она снова поцеловала меня.

– Я рада. Я подумала, тебе могло не понравиться, что я перебралась в другую комнату. Не понимаю, почему мне раньше это не пришло в голову. У матери и отца всегда были отдельные комнаты. Это гораздо культурнее.

– Неужто?

– Конечно. Даже женатым людям необходимо определенное уединение. – Она серьезно взглянула на меня. – Кроме того, я считаю, что это сохранит легкое обаяние тайны, которая так необходима в любом браке.

Это было новостью для меня. Я никогда не слышал, чтобы мои родители жаловались на невозможность уединиться.

– Что же мне делать, когда мне захочется разложить тебя?

– Ты бываешь вульгарным. – Но она тут же подарила мне озорную улыбку. – Тебе надо только свистнуть.

– Вот так? – спросил я, – делая вид, что собираюсь засунуть пальцы в рот.

– Прекрати. Чарльз решит, что ты сошел с ума.

Я допил коктейль.

– Пойду наверх помою руки и взгляну на Дани.

– Можешь помыться здесь. Миссис Холман уже принесла Дани. Я посмотрел на нее.

– Как себя чувствует малышка?

– Миссис Холман говорит, что она сущий ангел. А теперь иди быстрее мой руки. Я попросила на кухне приготовить мясной рулет, твой любимый, и не хочу, чтобы он остыл. А после обеда поднимись наверх и оцени мою комнату. Я сказала Чарльзу поставить там в ведерке со льдом шампанское.

Мною овладел смех. Вот, значит, как это делается. Может быть, она и не собирается отдаляться от меня, как мне показалось. Я должен был признать, что ей удалось привнести легкий приятный аромат запретного плода в наши отношения.

Как-то ночью я ей сказал:

– Не сочтут ли слуги какой-то причудой с нашей стороны, что, имея две спальни, мы постоянно пользуемся только одной?

– Глупый. Кого волнует, что там думают слуги.

– И в самом деле, – сказал я, привлекая ее к себе. – Но завтра ты будешь гостить у меня!

Но мы неизменно занимались любовью лишь в ее комнате и никогда в моей. Мне каждый раз приходилось шлепать по холодному каменному полу ванной, что разделяла наши комнаты. Я научился так тихонько поворачивать дверную ручку, что она не слышала меня, потому что бывали случаи, когда я находил ее дверь закрытой. Случалось, что я приходил после работы таким измотанным, что валился в постель, не интересуясь, закрыта ее дверь или нет.

Понемногу я начал себя чувствовать, как человек, который едет по дороге с односторонним движением, что ведет в тупик. Меня постоянно мучили опасения опять столкнуться с закрытой дверью. Несколько основательных глотков бурбона, к которым я прибегал перед тем, как раздеваться, как правило, снимали напряжение, после чего мне уже даже не хотелось испытывать крепость замков.

Я начал привыкать кормить вечерами Дани из бутылочки, что так же помогало мне справляться с собой. Порой нежность ее хрупкого тельца переполняла меня чувствами, о которых я раньше и не подозревал. Поцеловав ее, я укладывал дочку в кроватку, после чего возвращался к себе и забывался сном.

Но внешне все было нормально. Мы с Норой вели себя как нормальные добропорядочные супруги. Несколько раз в неделю мы уходили из дома: нас приглашали на приемы и вечеринки, друзья посещали нас. Она вела себя как юная мать и жена, какой она и была. Любящей и внимательной.

Но когда наступало время идти спать, я каждый раз находил повод заняться несложной работой. Я поднимался в кабинет к себе и бесцельно сидел за столом, чтобы дать ей время уйти к себе и лечь в постель, не догадываясь, пытался ли я открыть ее двери или нет.

Если такая ситуация и казалась Норе странной, она ни словом не дала мне понять об этом. Время шло, и, казалось, ее вполне устраивало такое положение дел. Она с головой ушла в свою работу и несколько вечеров в неделю посвящала или посещению выставок, или же званым обедам. Остальные вечера она предпочитала проводить в мастерской, так что я не знал, поднималась ли она к себе в спальню или же оставалась в маленькой комнатке, которую устроила для себя внизу.

Рутина – ужасная вещь. Порой мне казалось: все, что окружает меня, было всегда и будет неизменно. Как пустота.

И я не знал, боится ли меня Нора, живущая в своем призрачном выдуманном мире, так, как я ее.

Она помнила боль. Ту ужасную, разрывающую тело боль, которая поднималась из ее внутренностей, когда ребенок прокладывал себе путь на свет. Боль – и яркий свет со светло-зеленого потолка, под которым она лежала в операционной. Все цвета были четкими и ясными. Как кровь на белых резиновых перчатках врача. Как чёрные ручки на сером металлическом ящике анестезиолога. Это походило на ее сны. Даже в них она не походила на других людей. Ее сны были цветными.

Она услышала тихий голос доктора, успокаивающего ее.

– Расслабьтесь, миссис Кэри. Расслабьтесь, и через несколько минут все будет в порядке.

– Не могу! – попыталась простонать она, но ни звука не вырвалось из ее губ. – Не могу, мне так больно. – Она чувствовала, как из уголков глаз потекли слезы. Она знала, как они выглядят, стекая по щекам. Как крохотные сверкающие алмазы.

– Вы должны, миссис Кэри, – снова раздался шепот врача. Когда он склонился к ней, она увидела красные прожилки на крыльях его носа.

– Не могу! – снова застонала она. – Я не могу выносить эту боль. Ради Бога, сделайте что-нибудь или я сойду с ума! Разрежьте ее и вытаскивайте по кускам! Пусть она меня больше не мучит!

В руку ей вонзилась игла. Во внезапном приступе страха Нора взглянула на врача. Она вспомнила, что он католик, а католикам предписано приносить в жертву мать ради спасения жизни ребенка.

– Что вы делаете? – застонала она. – Не убивайте меня, убейте ребенка. Я не хочу умирать.

– Не волнуйтесь, – тихо сказал врач. – Никто не умрет.

– Я не верю вам! – Она напряглась, пытаясь приподняться, но чьи-то руки прижали ей плечи, заставив снова лечь. – Я умираю. Я знаю это. Я умираю!

– Считайте от десяти и назад, миссис Кэри, – сказал врач. – Десять, девять…

– Восемь, семь, шесть. – Она смотрела в склонившееся над ней лицо. Его контуры начинали расплываться. Как в кино, когда изображение бывает не в фокусе. – Восемь, семь, шесть, пять, четыре, семь, пять, три…

И наконец пришла тьма. Мягкая убаюкивающая тьма.

13

Звук, донесшийся из мастерской, рядом с которой в маленькой комнатке спала Нора, разбудил ее. Она приподнялась.

– Это вы, Чарльз?

За дверью раздались шаги. Она открылась, пропуская Сэма Корвина.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Я допоздна заработалась. – Она посмотрела на наручные часики. Было уже около десяти. Она рухнула на постель около пяти часов, слишком усталая даже для того, чтобы стянуть комбинезон. – Что ты здесь делаешь в такую рань? Сэм закурил сигарету.