Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости

На третьем этаже его уже караулил главврач, очевидно, оповещенный охраной, и Потапов выслушал короткий, но обстоятельный бюллетень Маниного состояния.

Зачем он приехал?!

— Я привез ей цветы, — сказал он, не дослушав, — это можно?

Еще бы! Еще бы нельзя! Как может быть нельзя, если цветы привез Потапов!

Интересно, что они все — водители, охранники, врачи — думают о его тяге к посещениям института Склифосовского? Не иначе что-нибудь вроде того, что бедная Маня — его любовница.

От этой мысли Потапову стало смешно. Господи, разве Маня может быть его любовницей?! Маня, которую он пятнадцать лет не видел, а увидев, обнаружил, что она все та же “облезлая моль” во всесезонном пальтишке! У него… Зоя, прожившая большую часть своей жизни в Париже, красавица, умница, интеллектуалка, тонкая штучка, черт бы ее взял.

В газетах писали, что “один из лучших женихов России Дмитрий Потапов, очевидно, скоро перейдет в категорию счастливых мужей. Очаровательная и умная Зоя Питере, главный редактор журнала “Блеск”, покорила неприступного министра. Их свадьба, по слухам, планируется на осень…”.

Потапов был совершенно уверен, что эти публикации Зоя сама и заказывает.

И фамилия у нее была никакая не Питере. Фамилия у Зои была Петракова, и она ее ненавидела.

— …думаю, что через несколько дней переведем в обычную палату. Организм молодой, здоровый, сильный, все будет в порядке!

Самое грустное, что Потапову было наплевать на Манин организм. Он чувствовал, что виноват перед ней, только и всего.

— Вы хотите с ней поговорить?

— А она уже может говорить?

— Немножко может, — улыбнулся врач. — Пойдемте?

Потапов не был готов говорить с Маней, но ничего не поделаешь. Не кричать же, что говорить с ней он не хочет! Зачем тогда приезжать?

Маня лежала на высокой узкой коечке, прикрытая нищенским байковым одеяльцем, и вокруг ничто не напоминало интерьер сериала “Скорая помощь”, который с удовольствием смотрела потаповская мать. Правда, в углу бодро пикал какой-то прибор, выделявшийся блескучей европейской внешностью из окружающего убожества, но Потапов так и не понял, имеет он отношение к поддержанию Маниного здоровья или нет.

Сестра в зеленой хирургической робе поставила на пол трехлитровую банку с шикарным букетом, за которым Потапов заезжал в “Стокманн”, подошла и взяла Маню за руку.

— К вам пришли, — сказала она фальшиво-бодрым голосом, — давайте-ка глазки откроем и посмотрим! Маша! Посмотрите, к вам пришли!

Наверное, она решила, что пришел ее сын, потому что веки распахнулись мгновенно, и карие измученные лихорадочные глаза в упор уставились на Потапова.

Он даже отшатнулся немного и быстро оглянулся на охранника — не видел ли тот.

— Мань, это я, — сказал он так же фальшиво, как сестра, которая продолжала держать ее за руку, и ему стало стыдно, — ты как?

Это было очень глупо, но он, правда, не знал, как надо себя вести.

Лихорадочные глаза некоторое время изучали его с тревожным усилием, и она вдруг сказала:

— Митя.

Она именно произнесла, а не прошептала и не пробормотала его имя, и Потапов несколько приободрился.

— Ты молодец, что пришла в себя. Я… не ожидал, что ты так скоро очухаешься. Молодец, — и зачем-то взял ее другую руку. Сестра зашикала на него — ее левая рука была вся в проводах и иголках.

— Мань, может быть, тебе что-нибудь нужно? Привезти что-нибудь?

Она не отрывала от него взгляда, настойчивого и тяжелого. Зрачки были расширены, придавали лицу странный дикий вид.

Ей, наверное, больно, вдруг подумал Потапов. Ей все время очень больно.

— Федор, — выговорила она отчетливо, — как Федор?

— Ничего, — поспешно ответил Потапов, — я вчера его видел, они с твоей подругой здесь были. Только нас не пускали. Выглядел он… хорошо.

— Все нормально, — подала голос сестра, — вы не волнуйтесь только!

— Ты лежи, — сказал Потапов, — поправляйся. Я к тебе завтра опять приеду…

Ему очень хотелось поскорее отсюда уйти.

— Митя, — повторила она, и он остановился, не договорив до конца, — позвони им. Скажи — пусть не волнуются. Особенно… Федор.

— Конечно, — пообещал он, — конечно, позвоню. Ты… сама не волнуйся, Мань! Хочешь, я оставлю тебе мобильный, и ты им позвонишь?

Никуда звонить она не могла, и он сразу понял это.

— Ну… пока, Мань. До завтра.

Он вышел в коридор, ему показалось — из подземелья на свет. Сестра зачем-то осталась в палате.

— Повезло ей, — задумчиво сказал за плечом охранник. — Жива осталась. И в себя быстро пришла. Заштопали ее на совесть. Здесь хорошие врачи, Дмитрий Юрьевич, вы не смотрите, что вокруг… бедность.

Почему-то Потапов пришел в бешенство.

Заштопали? Повезло?! Бедность вокруг?!! — Главврач маялся у дверей в реанимацию, ждал, когда Потапов соизволит выйти.

— Ну как? Поговорили?

— Вот что, — сказал Потапов, — если вам что-то нужно, чего у вас нет… не знаю… препаратов, приборов, лекарств, обезболивающих, ночных сиделок, шприцов, черта с дьяволом, вы должны позвонить мне. Через час у вас все будет. Вот моя визитная карточка, там есть все телефоны, включая мобильный и домашний. Я заплачу вам столько, сколько скажете, только, пожалуйста, лечите ее… хорошо. И чтобы ей не было так… больно.

Выпалив все это, Потапов ушел, а врач так и остался посреди коридора с его визитной карточкой, зажатой в руке.

Перевод с английского “С. Патрикеева, Сидорин, Первушин, Лазаренко, Больц, Селезнева, Латынина”, — Игорь Никоненко все фамилии выписал аккуратным столбиком. Тетрадный листок в клеточку он прислонил к солонке, чтобы он был прямо у него перед глазами — ему казалось, что так лучше думается.

Последнюю фамилию — Латынина — он приписал просто так, потому что она его раздражал а. Никто из опрошенных об Алине не помянул. Очевидно, она так и стояла возле своей машины до выстрела, а потом бросилась на школьный двор. Интересно, за кого она испугалась? За подругу или за ребенка?

В женскую дружбу Игорь Никоненко не верил.

У его матери была подруга Раечка, с которой они вместе ходили в школу. Обе страшно гордились своей дружбой и тем, что они такие давние подруги, “сквозь годы пронесшие светлое и теплое чувство”, как говорилось в программе “От всей души”. Все Раечкины секреты мать моментально выбалтывала другим, менее заслуженным подругам, они обсуждали Раечкину несчастливую жизнь, мужа-алкоголика, непутевых детей, дуру-невестку и прохвоста-зятя с вдохновением и чистой радостью. Игорь был совершенно уверен, что Раечка так же выбалтывает секреты матери и упивается ее проблемами, как бы убеждая себя в том, что она живет если и не лучше, то по крайней мере не хуже всех, “и у других жизнь вон какая тяжелая”. Это ничуть не мешало им нежно любить друг друга, созваниваться, целоваться при встречах и продолжать “делиться” секретами.