Иосиф Гольман - И весь ее джаз…

Оставшееся до возвращения время Береславский релаксировал на корме, наблюдая за любимым городом с непривычного ракурса, Вась Васич ушел с Михалычем к дизелю, банковские ребята ревели что-то ужасающее в караочные микрофоны.

А Машка вылезла через окошко-дверцу на самый нос, прикрыла ее, чтоб не слышать козлячий вокал, и наслаждалась ветерком, водой, танцующими латино набережными — теперь и в Москве имеется такое.

Примерно через полчаса катер развернулся и неспешно почапал к родному причалу. Ежкова с сожалением подумала, что скоро придется возвращаться к обычным делам. Но скоро — не значит немедленно.

Она села поудобнее, зажмурилась и подставила лицо солнышку и свежему ветерку.

11. Москва. Измайлово. Краснов, Наргиз и профессор Береславский

Первым делом я ее накормил.

В кабаках светиться лишний раз не хотелось, поэтому купил жрачку в магазине.

Она ела не спеша. Но меня-то не обманешь, я знаю, какой он — голод.

У этой девочки была недюжинная выдержка. И, похоже, очень печальный жизненный опыт. Может, потому она меня и зацепила? С моим печальным жизненным опытом.

Я сидел напротив нее в маленькой кухне снятой хрущобы и смотрел, как она ела.

Она старалась смотреть в тарелку, но время от времени я ловил быстрые взгляды, брошенные на меня.

Интересно, каким я ей кажусь?

Мужик за пятьдесят, с дурными глазами и руками в синих наколках. Хотя, наверное, лучше, чем тот «синяк» на «Курской-Товарной». Подумал о нем и захотелось убить снова. Прикрыл глаза, вспомнил, как пуля вошла ему в лоб, а забор за его головой окрасился коричнево-красным.

Стало легче. Он свое получил.

Потом я забрал у нее еду. Сказал — хватит. Нельзя много есть с голодухи. А недоедала она долго, руки быстро не худеют.

Она проводила тарелку жалобным взглядом. Я сам вымыл посуду. Сказал ей, что это — первый и последний раз. Дальше — она хозяйка.

Она согласно кивнула.

Потом мы начали беседу.

— А зовут тебя как? — спросил я.

— Наргиз.

И ни словом больше.

— Узбечка?

— Не знаю.

Это что-то новенькое.

Хотя все оказалось просто. Мама — русская, папы никогда не видела. Тогда действительно не знает. Как и я.

— А лет тебе сколько?

— Девятнадцать.

Думаю, врет. Боится, что, если меньше восемнадцати, я не рискну ее оставить.

Зря боится. Я рискну. По сравнению с прочими рисками, этот риск минимальный.

Потом я задал главный вопрос:

— Хочешь жить со мной?

Она кивнула, пристально глядя мне в глаза.

— Я буду уходить и приходить. Не буду ничего объяснять. Могу исчезнуть надолго.

Она опять кивнула.

— Меня ищут. Найдут — убьют. Ты рискуешь, оставаясь здесь.

Она кивнула в третий раз, и я понял, что, как ее ни пугай, она будет кивать до бесконечности.

— Так что, будем считать, договорились.

Потом она ушла в ванную, а я спустился вниз, благо бабский магазин был на цокольном этаже нашей пятиэтажки. Успел за пять минут до закрытия.

Купил все, что нужно: трусы, лифчик, колготки, юбку, халат, платье и кофту. Вроде больше на них я ничего не обнаруживал.

Уже уходя, купил какую-то хрень в голову, в волосы: типа божьей коровки, только со сверкучими стеклышками.

Поднялся наверх — она была еще в ванной.

— Давай выходи, — постучал я в дверь.

Не дождавшись ответа, напрягся и вышиб игрушечный замок.

Она стояла под душем и молча смотрела на меня. Кожа у нее была синяя.

Я сунул руку под воду — вода была холодная.

— Ты что, спятила?! — заорал я, крутя краны.

Когда пошла горячая, я начал руками растирать ее кожу. Это было непростым делом — ключицы казались тоньше, чем куриные кости.

Но постепенно к щекам вернулся ее обычный, розово-смуглый цвет.

— Ты что ж творишь? — спросил я, когда отошел от первого испуга. — Почему стояла под холодной водой?

— Я не знала, как сделать горячую. Не нашла печки.

Господи, этого мне еще не хватало!

Наивной чукотской девочки. Не разобралась с трехпозиционным краном. На какой заимке она росла?

Я велел ей вылезать из ванны, но столкнулся с необычным.

Обычно — это когда мои слова тут же выполняют. Она же их просто проигнорировала.

— Ну и? — угрожающе спросил я. Девяносто процентов моих знакомых просто бы обосрались, услышав этот вопрос.

Девушка же лишь протянула мне банку с шампунем — открыть у самой не хватало сил.

— Я не могу с грязной головой, — сказала она.

— А вчера могла? — спросил я и дорого бы дал, чтобы забрать эти слова назад.

Она отвернулась и начала мыть голову шампунем.

Мне было стыдно, сам не знаю почему. Я стал тоже намыливать ей голову.

— Ты промокнешь, — сказала она.

Наверное, лучше бы мне было раздеться. Но почему-то не захотелось показывать свое тело. И из-за наколок, и из-за того, что там, где я обычно обитал, не было тренеров по фитнесу.

Она тоже вряд ли пользовалась их услугами. Однако ее девятнадцать — это не мои пятьдесят два.

Короче, я действительно промок. Потому что она не вылезла из-под душа, пока не вымыла свои волосы трижды. Густые и тяжелые, темные, но не черные, они доставали ей до середины спины. Как она вообще сумела их сохранить в той жизни, в которую окуналась?

— Разве удобно с длинными волосами? — спросил я.

— Неудобно, — ответила она.

— А зачем… — вопрос был снова ненужный, и я остановился на полдороге.

— Мама просила не стричь, — прозвучал ответ на незаданный вопрос.

Я решил идти до конца.

— А где мама?

Ответа не последовало.

— Где твоя мама? — спросил я. Мне вдруг захотелось отвезти неразумное дитя к мамочке и исчезнуть с ее горизонта. Возможно, кое-что Всевышний мне за это списал бы.

Но ответа так и не дождался.

— Ладно, Наргиз, — сказал я, вынимая ее из ванны. — Одевайся, — и сунул ей кучу нового тряпья. Весом она была легче, чем овчарка Булатова, я как-то жил у него в рыбачьем домике, знаю.

Наргиз, не стесняясь, одевалась. Опять ничего не сказала, но по ее миндалевидным черным глазкам было понятно, что она очень довольна. Все вещи оказались велики, хотя я старался выбирать поменьше. Некоторые — сильно, некоторые — чуть-чуть, но велики оказались все. Впрочем, это ее нисколько не смутило.

Теперь она молча смотрела на меня.

— Что ты хочешь?

— Есть.

Ого, прогресс. Первое высказанное вслух пожелание.

— Есть больше нельзя. Если хочешь, сделаю сладкий чай.

— Хочу.

Я не удержался и добавил к чаю бутерброд со сливочным маслом, сооруженный из оставшейся от моего завтрака половинки бублика. Он был съеден как и первая порция: очень неторопливо, но до последней крошки.