Нина Соротокина - Прекрасная посланница

Лизонька миновала скучное здание пакгауза, гостиный двор, новое здание биржи. Днем обычно здесь не протолкнуться, купцы, посредники, приказчики, все орут. Она миновала Торговую площадь, машинально посмотрела налево и увидела Матвея. Оконная рама обрамляла его фигуру и прочее общество на заднем плане наподобие картины. Перед Матвеем стоял шандал с тремя зажженными свечами и бокал вина.

Кофейный дом рядом с австерией открыли совсем недавно. В австерии собиралось исключительно мужское общество, там подавали вино, пиво, табак, рябчиков на вертеле и жареную свинину, а в кофейном дому мадам Вигель все было прилично, туда и дамы захаживали полакомиться немецкой сдобой. Не просто булочки, а пух с маковой начинкой, а еще с вареньем, с имбирем и изюмом. Что делать Матвею в кофейном дому? Он вроде никогда сладкого не любил.

Первой мыслью Лизоньки было рвануть дверь, решительно, как это делают мужчины, войти в узкие сени с круглым зеркалом на стене, а оттуда бегом в залу к милому на шею. Но она тут же отогнала эту мысль. Матвей совершенно не похож на изнуренного болезнью и ранами человека. Почему он не дал знать, что находится в Петербурге? И лицо у него какое-то чужое. У счастливых людей не бывает такого выражения, вернее, отсутствия всяческого выражения: просто смотрит на свечу полуприкрыв глаза и молчит. На такое лицо можно сразу обидеться и уйти.

Но она не ушла. Она решила понаблюдать. Во всем происходящем ей чудилась какая-то тайна. Павла верещала в ухо, мол, неприлично юной деве стоять столбом на улице и пялиться на окна, но Лиза твердо сказала, что устала и пока не отдохнет, не сделает и шагу.

– Касьян, беги за каретой, – взмолилась Павла. – Барышне плохо.

– Мне хорошо, – сквозь зубы сказала Лиза.

Она ухватилась рукой за весьма кстати стоящую березу, спасибо лесорубу, что дал возможность дереву спокойно дожить свой век, а Лизе спрятаться за его корявый шершавый ствол. Но, может быть, зря она порет горячку? Если пуля попала Матвею в ногу, то в окно этой раны никак не разглядишь. И наверняка дома ее уже ждет записка от милого, мол, прибыл вчера утром, жажду встречи. Обида на Родиона и Клеопатру, которые не известили о приезде Матвея, еще не жгла душу.

– Лизонька, обопрись на мою руку, так и побредем, горемычные. Шажком и до Киева можно дойти. А то что нам папенька скажут?

– Зачем нам в Киев, дура?!

Лиза цепко схватила Павлу за руку. Донья сразу смолкла и испуганно глянула на девушку. Выражение лица ее было странным. Не поймешь даже, обижалась она или огорчалась, но одно точно, чувства эти были недобрыми: лоб нахмурен, губы сжаты в черточку.

Какая-то дама выпорхнула из кареты, ровно птичка. Стройная, проще сказать, худая как палка. Волосы рыжеватые, не разберешь, парик или свои, платье под горло, на шее длинный шарф.

Несколько секунд, и вот дама уже стоит рядом с Матвеем. Он поднял на нее глаза, резво вскочил на ноги и улыбнулся. И были в этой улыбке смущение, удивление, робость, щенячье какое-то счастье, которое и словами-то не перескажешь.

– Я хочу домой! Немедленно! – крикнула Лиза и потащила за собой обомлевшую Павлу. Лизонька Сурмилова задыхалась от ревности.

А теперь автор раскаивается – мы уж очень забежали вперед. Чтобы объяснить происходившее, надо опять откатить назад, что мы и сделаем.

6

Ах, не так, совсем не так представлял себе аббат Арчелли свою жизнь в Петербурге. Он много надежд связывал с этой поездкой. Если его миссия окажется удачной, он оставит опостылевшую Варшаву и переберется в Париж. Примеряя мысленно лавровый венок победителя, он уже видел себя в богатых парижских салонах. Сам он только служитель Божий, жилье его может быть скромнее скромного, аббат готов довольствоваться колодезной водой и черствым хлебом, но он еще пастух в стаде человечьем. А где же пасти, как не в драгоценных залах на глянцевом паркете? Сияют тысячи свечей, освещают роскошные туалеты дам, чьи брильянты мечут снопы искр, сверкают улыбки и волшебной музыкой звучат высокие разговоры, а он, пас тырь духовный, дает направо-налево умные советы и учит заблудших. Кардинал Флери оценит его ум, настойчивость и удачливость, и, конечно, Арчелли получит еще поручения государственной важности, чтобы опять засучить рукава сутаны и работать на благо церкви и человечества.

Нельзя сказать, что после двухнедельного пребывания в Петербурге эта картинка покинула его мечты, но она как-то размылась, потускнела, замохрилась по краям и потеряла четкие очертания.

Дело в Петербурге сразу не заладилось. Вначале казалось – протяни руку и сразу все ухватишь. Багаж, с которым они отбыли из Варшавы, догнал их в дороге. Не понятно, как полякам удалось это сделать, но сундуки с платьями Николь и его носильными вещами подкатили к постоялому двору час в час. Вовремя также прибыл отправленный из Гамбурга на имя негоцианта тайный груз, в котором находились подарки для петербургских чиновников и щеголих высокого ранга. Впрочем, слово «подарки» без всякого ущерба для истины можно заменить словом «взятки».

Инструкция из Парижа гласила – к русским обращаться только в случае крайней необходимости, то есть для получения особо важных сведений. Хотя какие у них могут быть «важные сведения», если при дворе царицы одни иностранцы.

Рекомендательные письма аббат сразу пустил в ход. Первый визит был сделан к французскому генералу на русской службе. Арчелли был принят весьма любезно. Генерал обещал похлопотать, но дальше обещаний дело не пошло. Затем он обратился к англичанину, а может шотландцу, занимающему очень высокий пост в адмиралтействе. Шотландец был связан с Бироном какими-то торговыми делами. И французский генерал и чиновник из адмиралтейства в один голос твердили, что не могут обеспечить приватный визит к фавориту, но поспособствуют, чтобы встреча с обер-камергером произошла как бы сама собой.

Шотландец обеспечил Арчелли присутствие на приеме английского посланника Рендо: «Там будет Бирон, это точно». Весь вечер аббат промаялся в гостиной как неприкаянный. Время провождения несколько сгладила супруга посланника, леди Рендо, живая, говорливая дама, обожавшая Париж. Знали бы во Франции, во сколько обошелся Парижу этот разговор, они схватились бы за голову. Бирон на прием так и не явился.

Второй раз пообещали представить его обер-камергеру на охоте. Для такого случая Арчелли поменял сутану на партикулярное платье. Хорошо еще, что он умел сидеть в седле, а то не оберешься сраму. И что же? Начали травить оленя, а может вепря, не в этом суть, затрубили в рога. Аббат поскакал за Бироном, но тот так резво погнал коня, что исчез из глаз в течение минуты и больше Арчелли его не видел. Более того, несчастный аббат чуть не расстался с жизнью, когда строптивая лошадь его вдруг пустилась во всю прыть. Но обошлось, слава Всевышнему.