Валентина Мельникова - Горячий Ключ

Пригнувшись, Артем прошел внутрь, осмотрелся и заметил небольшое углубление в стене.

— Вот и отлично, — он потер ладони, — здесь можно разместить запасы воды и продовольствия, а на полу хватит места не только для людей, но и для небольшого костра. Правда, — он взглянул вверх, — придется немного потрудиться, чтобы заделать дыры в потолке.

— Вы хотите, чтобы мы сюда перебрались? — озабоченно спросила Ольга. — Но посмотрите, здесь очень трудно подниматься. Тропа очень крутая, к тому же идет над обрывом. У Надежды Антоновны может закружиться голова, да и Синяев, он такой неуклюжий…

— Нет, это — запасной вариант, на случай, если придется отступать из штольни. В плане осады и обстрела с берега она более уязвима. Здесь же от прямого обстрела защищает эта глыба. — Артем кивнул на огромный камень, загораживающий вход в укрытие. — Мы же без особых хлопот сумеем держать под прицелом весь берег…

— Было бы чем этот берег обстреливать, — язвительно вставила Ольга, но Артем продолжал:

— Я почему-то уверен, что у Каширского и Шевцова все получится, и уже к утру мы будем иметь на вооружении то, что они называют арбалетом.

— Иметь мало, — опять съязвила Ольга, — надо, чтобы этот арбалет еще и стрелял.

Артем промолчал. Потом достал измятую пачку трофейных сигарет.

— Курите?

Она покачала головой.

— Прекрасно! — обрадовался Артем. — Честно сказать, я на это надеялся.

— Он открыл пачку. Сигарет оставалось десять штук. — А знаете ли, эгоист по натуре и очень хочу выкурить их сам.

Он опустился на камень, прикурил сигарету и жадно затянулся. Ольга села рядом.

— Артем Егорович, вы не боитесь, что бандитам вскоре надоест прятаться от Диминых пуль и они перейдут к более решительным действиям?

— Я предполагаю, что они трусливы, но не настолько глупы, чтобы не понять, что из пистолета на таком расстоянии очень проблематично попасть в человека.

— А что тогда?

— А тогда я вас поцелую, — весело и неожиданно для себя выпалил Артем.

— И схлопочете по физиономии, — не менее весело ответила Ольга и уже серьезно спросила:

— А если затея с арбалетом провалится и эти ублюдки все-таки переправятся через реку?

Артем закусил губу и некоторое время сосредоточенно размышлял. Потом очень медленно произнес:

— Не хочу скрывать от вас правду. Шансы на спасение у нас мизерные. Если, как вы сказали, эти ублюдки прорвутся через мост, пощады не будет ни нам, ни тем бедолагам в яме. Хотя все-таки я ошибся, один шанс есть. — Он повел рукой в сторону заросших тайгой гор. — Если мы разделимся и разбежимся в разные стороны, то им тоже придется разделиться. Места здесь глухие, и, возможно, кому-то удастся уйти от погони, а потом рассказать о том, что случилось с нами. Но это, конечно, слабое утешение.

— Но вы очень решительно настроены сражаться. Почему?

— Юрий Федорович очень убедительно высказался в пользу сражения. Но я бы и без этого принял решение драться с ними. Эти сволочи, что на том берегу, мне не по душе. И это все, что я могу вам сказать. Я не люблю, когда одни люди издеваются над другими людьми, превращают их в безропотную скотину. И не важно, кто они, с Кавказа, из Сибири или из Африки. Это одно племя сволочей, которые наживаются на человеческих слабостях, жируют на нашем горе. Я их ненавижу, и, если мне нечем будет стрелять, я их буду душить и не сдамся, если мне даже наступят на горло ногой.

— Профессор сказал мне, что вы прошли Афганистан…

— Прошел, и что из того? — спросил Артем с вызовом.

Но Ольга на вызов не отреагировала.

— Там, наверное, было ужасно?

— Да нет, ничего. К самой войне привыкаешь.

Привыкаешь, когда в тебя стреляют. Привыкаешь к грязи, недостатку воды, отсутствию женщин. Человек ко всему может привыкнуть в конце концов.

Поэтому войны и возможны. Люди приспосабливаются и принимают самые чудовищные вещи за вполне нормальные. Иначе они бы не выдержали и быстро сломались, а это даже страшнее, чем быть подстреленным. Ранение можно вылечить, а сдвиг по фазе — практически невозможно.

Она кивнула:

— Я понимаю. Они стреляют в нас, Дима — в них. Профессор говорит об уничтожении негодяев как о самом обыденном деле. А ведь он сугубо гражданский человек, даже в армии не служил.

Выходит, в человеке изначально заложен инстинкт убийства?

— Не правда, — резко возразил Артем, — в человеке заложен инстинкт самосохранения: защищая себя или свое потомство, он вынужден убивать себе подобных.

— Но признайте, вместе с тем человек — существо агрессивное. Возможно, это качество и сделало его венцом творения?

Артем поморщился:

— Может быть, именно это качество удерживает нас от более ужасных вещей. — Он неожиданно засмеялся:

— Оля, давайте оставим всю эту философию профессору.

Девушка не приняла его тон и продолжила:

— Вы сказали странную вещь, Артем Егорович. — Она вздохнула. — Вы сказали, что в самой войне нет ничего особенного. Но что может быть хуже, если не сама война?

Артем отвернулся, чтобы не выдать охватившего его чувства. Но Ольга ждала ответа, и он через силу ответил:

— Я имел в виду бои. А когда они прекратились, когда я перестал воевать, когда уже не мог сражаться, мне стало очень плохо.

— Вы были в плену?

— Нет, меня сбили недалеко от Гудермеса, в Чечне. — Артем достал из пачки новую сигарету, но, задумчиво повертев ее в пальцах, заложил за ухо. — Я убивал людей на войне с воздуха. Я не видел их лиц, я не смотрел им в глаза и не замечал в них ужаса смерти. Теперь мне придется встретиться с ними лицом к лицу, и, вероятно, очень скоро. — Он раздраженно покачал головой. — Вам не понять этого.

Вы не видели всей этой грязи, крови, не слышали матерщины и криков раненых… — Он махнул рукой. — Давайте не будем об этом.

В его памяти, как на фотопленке, внезапно проявились лица боевиков, окруживших копну, на которой лежал он, полковник Таранцев, с бесполезным пистолетом в руках, в окровавленном комбинезоне и с залитым кровью лицом. Он видел, как один из боевиков, с тупым равнодушным лицом, поджег пучок сухой травы и воткнул его в стог, а остальные принялись стрелять из автоматов, но не по Артему, не с целью добить его, а тоже по соломе, чтобы скорее поджечь ее. Всполохи пламени, сквозь которые он различал их торжествующие лица, разинутые в крике рты преследовали его в снах и заставляли просыпаться среди ночи в холодном поту и уже от собственного крика. Поэтому он и предпочитал нормальному сну тяжелое пьяное забытье.

Ольга, видно, почувствовала, что ненароком коснулась запретной темы.

— Извините, Артем Егорович, что я так разволновала вас, — сказала она с раскаянием в голосе.