Борис Мишарин - Куртизанки дорог

Пулков глянул на нее таким взглядом, что она сразу же стушевалась.

— Все начальник, все… Подписываю.

Опер отпустил эту свидетельницу, вернее отправил домой за паспортом, принялся за другую. Здесь необходимо было описать все более подробно и потом еще съездить по месту жительства покойной. Адрес девчонка не знала, но показать могла.

Вечером Костя Пулков заскочил к Сафронову в прокуратуру.

— Еду и думаю: на месте ты или нет. Все-таки, Глеб, правильно я рассудил — не уйдешь домой, станешь ждать меня.

Он устроился поудобнее на стуле за свободным столом напротив Сафронова.

— А что тут рассуждать, — возразил Глеб, — ты прекрасно знаешь, что я так рано не ухожу.

Сафронов как бы не обратил внимания на слово «ждать», давая понять, что с хорошими вестями Константин и не появился бы в прокуратуре сегодня.

— Ладно, давай, выкладывай: чего там нарыл.

Опер хмыкнул, достал и закурил сигарету, пододвинул пепельницу поближе. Стал объяснять последовательно и подробно.

— Пока не много нарыл, Глеб, на свою, на нашу голову, — поправился он. — Личность трупа установил. Это Сашка по кличке Паранжа. Александра Даниловна Привалова, фамилия русская, но сама, видимо, азербайджанка. Лицо смахивает немного на эту национальность. Приезжает в Иркутск второй раз, обычно весной, и поздней осенью уезжает. Наркоманка со стажем. Приезжает, чтобы подзаработать проституцией. Там, сам знаешь, это не котируется и, как сказали ее знакомые и хозяйка квартиры — в Баку, где она прописана, знать не знают, чем она тут занимается. Паранжа давно домой собиралась и уехала бы в конце недели. Но, — Костя помолчал немного, туша сигарету, — не пришлось. Паранжой ее прозвали потому, что лицо постоянно закрывала, когда клиент подъезжал, боялась знакомых из Баку встретить.

Комнату, где Сашка жила еще с одной девкой, осмотрел. Кроме паспорта там ничего существенного не обнаружил. Соседка по квартире, Настя Варежка, тоже ничего толкового не сказала. Кроме, может быть, того, что сегодня с утра вышли они вместе на дорогу подзаработать на дозу и еду. Варежка первая с клиентом уехала, а Паранжа осталась на улице Баррикад в районе остановки «Братская». Больше она ее не видела. О Паранже отзывается не очень хорошо, хотя и снимали хату вместе, говорит, что могла и деньги у клиента стащить или телефон слямзить, кололась два раза в день по три, четыре чека. Больше никогда не ставила.

Варежка уехала с клиентом, как она говорит, примерно часов в одиннадцать или около одиннадцати, а мы труп обнаружили в пятнадцать часов. В кармане, помнишь, два чека, а Варежка утверждает, что они всегда вместе за дозой ездили и в этот раз должны были обслужить клиента и вернуться на место. Потом вместе за чеками сгонять, но так и не дождалась подруги.

А из этого следует, — Костя поднял палец вверх, — что чеки эти клиент Паранже дал, наверняка и героин чистый — не эта разбавленная муть, которой они постоянно колются. Отсюда передоза и все остальное.

Опер помолчал немного, разминая новую сигарету, взял в рот, но не закурил, продолжил говорить.

— Что у нас есть из фактов? Три трупа наркоманок-проституток за неделю, у всех по два чека с герой в кармане. Ни документов, ни обычных женских сумочек при себе — ничего. Найдены они примерно в одном месте и у каждой во рту по презервативу, причем редкого цвета — черного.

— Значит и у этой тоже? — перебил его Сафронов.

— Да, Глеб, да. Но о серийности черного цвета говорить пока рано — в упаковке как раз три штуки. Четвертый труп все объяснит…

— Сплюнь ты, Костя, черт бы тебя побрал, — снова перебил его Сафронов и постучал костяшками пальцев по столу.

— Плюй, не плюй, — усмехнулся Пулков, — а скорее всего так и будет. У первых двух героин то чистейший в чеках был — наркоманки такой вряд ли достанут, даже если захотят очень.

— А может убийца тоже наркоман? — Выдвинул свою мысль Сафронов. — Vip-клиент, богатый Буратино, который может не только позволить себе, но и достать чистый. А потом ширнулись вместе — и девочки отъехали.

— Не-ет, Глеб, — Пулков потер лоб ладонью, — не наркоман наш убийца, не наркоман. Наркоман чеки не бросит и подсовывать другому не станет. А кроме того, он же специально хочет, чтобы мы поняли, гораздо раньше поняли, что это не просто передозировка. Что это, именно, убийство! А презервативы во рту? Не-ет — это вызов. Вызов маньяка.

— Да, Костя, скорее всего ты прав. Можно было чеков не оставлять, презервативы в рот не засовывать и сумочки девичьи при них оставить. Списали трупы на передозировку и все. Значит он не просто смерти проституток желает, а хочет сказать что-то, показать, действительно бросить вызов.

Сафронов включил электрочайник, достал две кружки, бросил по пакетику заварки, налил кипятка и пододвинул одну на край стола.

— Бери, чайку попьем.

Костя покрутил ложкой в чашке, подождал, пока не настоится, пил мелкими глотками, дуя на чай.

— Узнаем мотив — найдем и преступника. По крайней мере легче искать будет, — констатировал Пулков. — А пока возбуждай дело, будем работать по обычной схеме — кто последний видел, на чем уехали, были ли враги и прочая белиберда.

— Да не белиберда это, Костя, совсем не белиберда…

— Знаю, — перебил его Пулков. — Чего ты разнервничался? Может лекцию еще прочтешь глупому оперу, работать научишь? Это у вас, у следаков, особенно у прокурорских, одни понты только да указиловки. Опер вам преступника найти должен, притащить, хоть из-под земли, а вы его в чистом кабинетике допросите, ни хрена не выявите и на свободу… Нас же потом и обвините — доказательств мало собрали. А вы то на хрена нужны — зафиксировать мысли, и то наши, на бумаге, на конверте с вещдоками расписаться в присутствии понятых. К словам прицепиться, дело развалить и ручки погреть…

Пулков и сам не понял — чего его прорвало. Выскочил за дверь, не желая слушать возражения и уже жалея о сказанном. Сафронов хороший парень, лучший из следаков — дела не разваливает, откаты не берет, стоит на позиции до конца, часто во вред себе. Поэтому и засиделся в простых следователях. Поэтому и выплеснул на него опер накопившуюся боль, подспудно осознавая, что с другими, кто действительно этого заслужил, так не получится. Говно лучше не ворошить.

Мурашова допивала свой утренний кофе. Удобное кресло позволяло принять полулежащую позу и, как бы плавно, перешагнуть от сна к деловому дню. Но сегодня она не собиралась заниматься какими-либо производственными делами, решила отдохнуть, посвятить себя дому и семье.

Впрочем, семьи, как таковой, у нее не было — одна мать и все. Как-то не сложилось на личном фронте, да она и не задумывалась над этим. После Смирнитского не была ни с одним мужчиной, отвергала робкие ухаживания. Может потому и отвергала, что были они слишком застенчиво-конфузные. Боялись ее многие… а нужного уровня или смелости не хватало.