Нора Робертс - Покорение Сюзанны

И теперь застыл на струящемся солнце, выглядя очень по-мужски сердитым, с очаровательным садом камней у ног, засунув в карманы грубые и умелые руки. Только попробуй поблагодарить меня, казалось, предупреждал Брэдфорд, и я зарычу.

И тут, стоя перед Холтом на скалистом склоне, Сюзанна поняла то, с чем отказывалась мириться, блаженствуя в крепких объятиях. Что трусливо воспринимала только как страсть и примитивное вожделение. Она влюбилась. Не в горячие поцелуи и требовательные ласки. Но в скрытого внутри мужчину. В мужчину, который небрежно ерошил волосы ее сына и отвечал на бесконечные вопросы ее маленькой дочки. В мужчину, который оставил пятна краски на полу в память о своем деде. В мужчину, который высаживал за нее цветы, пока она спала.

Холт неловко переступил под пристальным взглядом.

— Значит так, если снова намерена грохнуться в обморок, брошу тебя там, куда упадешь. У меня нет времени играть в няньку.

И еще больше смутился от медленной улыбки, озарившей прекрасное лицо. Влюбилась и за это тоже… за вспышки раздражения, скрывающие сострадание. Конечно, нужно время, чтобы основательно обо всем поразмыслить. Чтобы привыкнуть. Но пока, в это самое мгновение можно просто упиваться своими чувствами и мечтать о чем-то большем.

— Ты здорово потрудился.

Холт оглянулся на цветы и скорее дал бы отрезать себе язык, чем признался, насколько наслаждался работой.

— Втыкаешь и засыпаешь землей, делов-то, — небрежно пожал плечами Брэдфорд. — Загрузил в пикап инструменты и материал. Мне пора.

— Я отложила заказ Брайсов до понедельника. Завтра… завтрашний день проведу дома.

— Ладно. Увидимся.

Холт направился к автомобилю, Сюзанна встала на колени и осторожно коснулась хрупких молодых саженцев.

В доме у воды человек, называющий себя Маршалом, закончил полный обыск, но мало что из найденного представляло значительный интерес. Отставной коп любил читать и не любил готовить. В спальне — полки с потрепанными книгами, на кухне разнообразные упаковки с запасами продовольствия. В коробке, небрежно брошенной в ящик, — медали, в тумбочке — заряженный пистолет тридцать второго калибра.

Облазив отделения стола, Маршал выяснил, что внук Кристиана сделал несколько вдумчивых инвестиций, и счел весьма забавным, что бывший полицейский сообразил создать неплохую заначку. Потом с удовлетворением обнаружил, что профессиональная выучка заставила Брэдфорда детально записать все, что тот разузнал о калхоуновских изумрудах.

Маршал рассвирепел, прочитав запись разговора со старой служанкой, которую отыскал Максвелл Квартермейн. Нахлынула ярость — чертов профессор должен был работать на него. Или умереть. Взломщик едва не поддался порыву разгромить коттедж, раскидать мебель, расколотить лампы. Устроить оргию разрушения.

Однако заставил себя сохранять спокойствие. Не хотел давать волю рукам. Пока. Может, он и не нашел ничего особо поучительного, но хотя бы выяснил, как далеко продвинулись Калхоуны.

Тщательно положил на место все бумаги и закрыл ящики. Во дворе залаяла эта мерзкая шавка. Маршал терпеть не мог собак. Ухмыляясь, потер шрам на ноге, оставленный гнусным калхоуновским гаденышем. Они заплатят за это. Они за все заплатят. Именно тогда, подумал вор, когда он заполучит изумруды.

И оставил дом в нетронутом виде.

Не буду писать про зиму. Совсем не такие воспоминания желаю вновь пережить. Но я не покинул остров. Не смог. Все те долгие месяцы она не оставляла моих мыслей. И весной пребывала со мной. В мечтах.

А затем наступило лето.

Невозможно описать свои чувства, когда увидел, как она бежит ко мне. Скорее нарисовал бы, но никогда не сумел бы подобрать слова. Часто посещал утесы, ожидая ее, надеясь на встречу, стараясь убедить себя, что будет достаточно хотя бы увидеть ее, просто снова поговорить. Только бы она спустилась со склона через дикие цветы и присела бы рядом со мной на камни.

И тут внезапно она на бегу выкрикнула мое имя, зеленые глаза сияли от радости. Шагнула в мои объятия, наши губы встретились. И понял, что она мучилась так же, как и я. И тоже влюблена.

Мы осознавали, что это безумие. Если бы я был более сильным, то, наверное, сумел бы убедить ее уйти и оставить меня. Но что-то изменилось в ней за ту зиму. Больше ее не удовлетворяла пустота, в которую, я знал, превратился их брак. Дети, настолько дорогие для нее, не могли поддерживать узы между нею и мужем, который хотел от жены только покорности и выполнения обязанностей. И все же я оказался не готов позволить ей отдать себя мне, совершить решающий шаг, который принес бы любимой вину, позор и сожаление.

Так что мы встречались на утесах, день за днем, совершенно невинно. Говорили и смеялись, притворяясь, что лето продлится вечно. Иногда она приводила детей, и тогда создавалось впечатление, что мы — настоящая семья. Это было опрометчиво, но почему-то мы не опасались ничьих косых взглядов, стоя там, словно в чаше между небом и морем, с видневшимися вдалеке пиками Башен.

Мы испытывали счастье, имея то, что имели. Никогда — ни до, ни после — в моей жизни не было таких счастливых дней. Подобная любовь не имеет ни начала, ни конца. Подобная любовь не может быть правильной или неправильной. В те яркие летние дни она не была женой другого мужчины. Она была моей.

Целая жизнь прошла, и теперь я сижу здесь, в дряхлеющем теле, и вглядываюсь в воду. Прелестное лицо и нежный голос совершенно ясно предстают передо мной.

Она улыбалась:

— Можно только мечтать о такой любви.

Я вытащил шпильки из роскошных волос и пальцами запутался в густых прядях. Маленькое драгоценное удовольствие.

— И все еще?..

— Теперь уже нет.

Она нагнулась и коснулась губами моего рта.

— Больше не о чем мечтать. Теперь я могу только желать.

Я поцеловал изящную ладошку, и мы вместе наблюдали за полетом орла.

— Сегодня вечером у нас бал. Жаль, что вас там не будет, и мы не сможем повальсировать.

Я поднялся на ноги, притянул ее к себе и начал кружить среди диких роз.

— Расскажите, что наденете, чтобы я представил вас в полном блеске.

Засмеявшись, она подняла лицо.

— На мне будет шелковое платье цвета слоновой кости с низким лифом, обнажающим плечи, с широкой в складку юбкой, украшенной бисером, отражающим свет. И мои изумруды.