Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

Естественно, я не могла в те времена учиться в таком престижном и полукэгэбэшном институте и не быть комсомолкой, но я была совершенно неактивной комсомолкой и предпочитала не высовываться. Я всегда была слишком большой индивидуалисткой для того, чтобы быть как все и думать как все. И мне удавалось оставаться в стороне — до самого последнего курса.

И тут на меня обратил внимание Баринов. До него никак не могло дойти, что я действительно не только не польщена оказанной мне честью, но и не собираюсь ложиться с ним в постель. А когда он наконец понял, что я посмела отказать ему да еще в весьма недвусмысленных выражениях, он просто взъярился.

Так как объяснение наше происходило вечером, когда институт уже почти опустел, в одной из маленьких аудиторий пятого этажа, то он не постеснялся применить силу, но свои силы он явно переоценил. Он был чуть повыше меня и значительно шире в плечах, но недаром я с детства занималась спортом, к тому же в некоторые моменты моя энергия просто удесятеряется так, как это произошло вчера. Словом, я здорово поцарапала ему физиономию, а сама отделалась всего лишь надорванной по шву юбкой. С этого момента он возненавидел меня лютой ненавистью и, очевидно, тогда же решил отомстить, но я еще усугубила ситуацию. Через три дня, когда царапины немного зажили, он появился в институте и как на грех встретил меня в коридоре в перерыве между лекциями. Криво улыбаясь, он подошел ко мне и прошептал на ухо какую-то гадость; я, недослушав, развернулась и со всего маху залепила ему пощечину на глазах у всех.

Раньше со мной это случалось довольно часто — сначала я делала, а потом думала. Таким образом, я нажила себе смертельного врага, который делал все, чтобы если не сжить меня со свету, то хотя бы сломать мне жизнь.

Хотя больше, чем он, усердствовала его любовница Лера Петрова, аспирантка кафедры научного коммунизма. Уж для нее-то я точно стала противником номер один! Это была внешне довольно привлекательная девица, во всяком случае, до тех пор, пока она не открывала рот. Зато когда она заговаривала, то несла такую чушь, что хоть уши затыкай, недаром же она преподавала такой предмет! На семинарах она вела себя так, как будто в аудитории были одни мальчики, девушек не видела в упор, а разговаривала только с ними. Насколько я знаю, двоих ребят — из нашей группы и из параллельной — она каким-то образом даже вынудила провожать себя домой: оба на следующий день плевались. Словом, это была сексуально озабоченная особа, и она имела на Баринова свои виды, которые, впрочем, впоследствии не оправдались. Именно она, судя по всему, и задумала ту провокацию, после которой меня чуть не выгнали из института, во всяком случае, вопила больше всех она.

До сих пор не понимаю, почему они не подсунули мне в сумку «Архипелаг ГУЛАГ» — после этого на мне можно было сразу же ставить крест. Но они остановились на порнографии, вероятно, они хотели приклеить мне именно аморалку, сразить меня тем самым оружием, которым я воспользовалась против Николая, — я обозвала его подлецом без стыда и совести, что его почему-то оскорбило, он-то, наверное, считал себя мерилом нравственности. На следующей же неделе во время своего семинара Лера медленно прошествовала по аудитории по проходу между столами и как бы случайно столкнула локтем мою сумку, висевшую на спинке стула, на пол. Она упала с диким грохотом, покатилась косметика, треснуло зеркальце пудреницы, книжки и тетрадки рассыпались по полу. Лера тут же извинилась за свою неловкость и кинулась мне помогать; но, нагнувшись, она схватила с пола только одну книгу, тут же выпрямилась во весь рост и завизжала:

— Это что такое?! Подумать только, какое бесстыдство! Что вы носите на занятия? Это же порнография! — В руках она держала богато иллюстрированное издание «Камасутры», которую я, конечно же, просматривала, как и все в нашей группе, эта книга принадлежала Лене Беляевой, чьи родители-дипломаты привезли ее из-за границы. Но я ее только держала в руках, в моей сумке она оказаться никак не могла, пока ее туда не подложили. Я медленно обвела взглядом аудиторию — все молчали, никто не промолвил ни слова. Заметно побледневшая Леночка Беляева склонилась над тетрадкой, делая вид, что что-то записывает. Может, им и было меня жаль, все читали «Камасутру», все прекрасно знали, что это такое, но никто не пожелал и слова сказать в мою защиту. Все было понятно: последний курс, распределение на носу, никому не хотелось рисковать карьерой, связываясь с Лерой и комсомольской организацией, — о моей стычке с Бариновым все уже были наслышаны.

— Порнография, чистая порнография! Я этого так не оставлю!

И она действительно не оставила.

Куда только меня не таскали! Где только мне не читали нотации! Местком, партком, еще какой-то ком, деканат… Не хочу об этом вспоминать. Конечно, из института меня не выгнали, не выгнали даже из комсомола, дали «строгач» за «недостойное поведение». В конце концов, все же знают, что такое «Камасутра»! Но зато какой грязью меня облили! Какие сплетни обо мне распустили! Одну из них мне для очистки совести пересказал парень из моей группы: дескать, я любовница Баринова, делала от него аборт, а пощечину ему дала за то, что он отказался на мне жениться, а не женился он, в свою очередь, потому, что я шлюха… Мерзость! Нет, не осталось у меня добрых чувств по отношению к Alma Mater.

Конечно, ни о какой карьере после этого и речи быть не могло, причем мне не светило приличное место даже в Москве — о какой загранице могла идти речь! Оставалось только пойти учителем в среднюю школу — и это после переводческого факультета! Мне собирались к тому же сделать еще одну гадость: я прознала через сочувствовавшую мне секретаршу из деканата, что меня собираются засунуть по распределению в какую-то Тмутаракань, и вовремя подсуетилась — достала справку о болезни мамы, а так как я была ее единственным чадом и вообще единственным членом семьи, то деканатская комиссия удовлетворилась тем, что направила меня учителем французского в маленький поселок возле Мытищ, сорок пять минут на электричке с Ярославского вокзала. Я целый год там отработала, и это был самый тяжелый год в моей жизни. После того как, воюя с малолетними хулиганами, я прямо на уроке сломала парту, директриса согласилась меня отпустить подобру-поздорову. Учительница из меня вышла аховая. Мне совсем неинтересно было учить шалопаев, которым что французский, что эскимосский — все едино. К тому же я не выносила шума, который производят собранные вместе двадцать детей, даже если они и стараются вести себя тихо. Уйдя из школы, я пыталась найти себе интересное место по специальности, но это было бесполезно — слишком я подпортила себе анкету. Тогда я перестала биться лбом о стенку и поступила на вечерний психфак, о чем никогда не жалела. Но все это было позже. А из комсомола я выбыла по собственной воле и без скандала: просто за неуплату членских взносов.