Светлана Успенская - Над пропастью во лжи

– От Верки только кусок халата и нашли, его и похоронили… А Ленка с Валькой сейчас у бабки твоей. На похороны приезжали, а потом опять в деревню вернулись – жить-то где-то надо… Ох, сиротинки они, бедные, – завыла бабка Глаша, привычно утирая слезы.

А потом цепко оглядела нечаянную гостью и въедливо осведомилась:

– А ты теперь как же? – С любопытством прищурилась: – Что без мужа приехала?

– Занят он, – отмахнулась Маринка и принялась натягивать пальто.

– Ты куда? – захлопотала соседка. Ей, видно, хотелось покалякать по душам с осиротевшей девушкой, которую она знала с малолетства. – Посиди, чаю попей! Куда ты с дитем пойдешь в такую морозину?

– К бабке, в Осиповку, – объяснила Маринка, застегивая пуговицы.

Сходя с крыльца, при виде почернелых угольев на месте взрыва она лишь молча опустила ресницы, гася набежавшие слезы. Подумала: «Лучше бы в тот вечер там оказалась я – вместо нее…»

– Ты теперь, Маринка, в семье старшая, с тебя и спрос. – Бабка Нюра платочком утерла повлажневший уголок глаза. – Пенсия у меня маленькая, да и ту не платят. Детей я содержать не могу, годы уже не те. Так что собирай Ленку и Вальку и бери их с собой, в Самару. Вы с мужем – люди молодые, сумеете ребятню на ноги поднять.

Мрачная Ленка сидела за столом, уставившись неподвижным взглядом в раскрытую книгу, и вслушивалась в разговор старших. Губы ее были капризно оттопырены, светлые бровки насуплены: девочке не нравилось, что ее увезли из Мурмыша, от подружек и привычных игр. Да и в школу отныне приходилось ходить за три километра, и это было ей тоже не по душе. Младший Валька, по обыкновению, как оглашенный носился по улице, пока особо не задумываясь над изменениями в своей судьбе.

– Не могу я их забрать, баба Нюра. – Маринка понурила голову. – Как я их заберу? Куда? У меня самой маленький. И жить негде.

– А муж твой – что он?

Маринка замолчала, конфузливо отвела взгляд.

– Разошлись мы с ним…

– Уже? – охнула бабка, от удивления прикрыв рот рукой. – Быстрые же вы, городские, как я погляжу! Но алименты, алименты-то он платить будет? По закону на ребятенка положены деньги!

– Да ведь он студент… Какие с него алименты?

Женщины пригорюнились. В доме стало тихо. Только потрескивали поленья в печи, тикали ходики да февральский буран завывал за окном, наметая сугробы под самую крышу.

– Видно, выход один, – со вздохом вымолвила бабка. – Придется ребят в детский дом отдать. Сиротинушки вы мои несчастные…

Внезапно, точно прорвалась где-то плотина и по камням зазвенел говорливый ручей, раздался обидчивый Ленкин голосок:

– Только попробуй отдай! Я сбегу оттуда!

– Не дело это, баба Нюра, – разжала усталые губы Маринка. – Что ж они, совсем подзаборные?

– Ну, тогда оставайтесь все вместе в деревне жить, – согласилась бабка. – Ты в колхоз дояркой пойдешь. Денег там, конечно, тоже не платят, как и везде, зато хоть молоко будет. Тем и будем сыты.

Маринка в ужасе содрогнулась. Ферма, коровы, навоз… Не то чтобы она боялась грязной работы или брезговала ею, но страшно ей было на всю оставшуюся жизнь запереть себя в вымершей деревне, затерянной на просторах бескрайней заволжской степи. Только поддайся однажды ее засасывающей силе – не выберешься из трясины никогда и ни за что! А ведь ей еще и двадцати нет…

– Давай, баба Нюра, сделаем так, – рассудила девушка. – Я пока сына у тебя оставлю, а сама в Самару подамся. Хоть сутками буду улицы мести, а все ж денег добуду. А там видно будет…

Баба Нюра смахнула с кончика крючковатого носа застывшую мутноватую слезу и склонилась над лежанкой у печи, где мирно сопел ее правнук. Осторожно заскорузлыми пальцами развернула одеяльце, поправила сбившийся на сторону чепчик.

– Как же ты его назвала? – ласково ощерился щербатый старушечий рот с печально опущенными уголками губ.

– Еще никак, – устало призналась Маринка.

– Ну вылитый Ванюшка! – чуть погодя заметила бабка размягченным голосом.

Ванюшка так Ванюшка. На том и порешили.

– У вас есть звук, соник?

– «Прямо рай золотой…» Рай золотой, рай… «Ты старшая, ты должна зарабатывать деньги…»

– Нет, мы этот эпизод уже прошли. Дайте мне другую фразу.

– У меня нет другой. Я слышу только эту. «Ты должна зарабатывать деньги». (Студентка произносит слова тихим, измученным голосом.) Вы сказали, что стерли эту грамму, тогда почему она вернулась?

– Не знаю… (В голосе терапевта растерянность.) Вероятно, она очень стойкая. Попробуем обновить ваш файл-клерк. Пройдем эту фразу еще раз. Повторите: «Ты старшая, ты должна зарабатывать деньги».

Ты старшая, ты должна зарабатывать деньги. Ты старшая, ты должна зарабатывать деньги. Ты старшая, ты должна зарабатывать деньги, зарабатывать деньги, зарабатывать деньги… Ты должна, ты должна, ты должна!..

На привокзальном рынке, как всегда, царили толчея и суматоха. Царство наживы и чистогана, товарно-продуктовый рай, за последний год раздался во все стороны, раскинулся привольно, как сытый тысячеголовый зверь, диковинный и дикий. Как ни противно Маринке было идти на поклон к Аслану, с которым она так нехорошо рассталась полтора года назад, но все же пришлось.

Аслан нынче еще больше потолстел, залоснился жиром, заважничал. Теперь на правах единоличного хозяина он только руководил делом, а работали на него наемные продавщицы, приезжие женщины из окрестных городков и деревень, которых бескормица и безработица погнали на заработки в город. Товар возили его старшие сыновья, горбоносые гибкие парни, красивые и смуглые.

– Я бы тебя взял, – поведал Аслан, снисходительно щурясь, – да только у меня и так продавщиц хватает. Что ж мне, их выгнать ради тебя? Вот Людмила из Сергача. У нее пять душ детей и муж-алкоголик. Без моего благодеяния она совсем по миру пойдет.

Точно ледяным арктическим ветром, от Аслана веяло самодовольством и высокомерием. Он, конечно, мог бы взять себе еще одну продавщицу, тем более что он намеревался вскоре открыть новую точку на рынке, но очень уж разобидела его тогда Маринка… Он ведь к ней как отец родной отнесся, учил, оберегал, добра желал, а она от него сбежала, даже спасибо не сказала… Торговец видел, что девушка в безвыходной ситуации, видел ее осунувшееся лицо, затравленные глаза. Через своего брата он знал, что произошло в Мурмыше, и в принципе не прочь был помочь. Тем более, что девушка ему нравилась – еще тогда нравилась, когда жила у него на квартире. Такая вся беленькая, такая тоненькая… Как одуванчик! Дунешь на него – и полетит он по ветру, рассыплется, сгинет… Ох, если б не жена…

От девушки требовалось только одно – покорность, покорность и еще раз покорность. Тогда бы уж Аслан с ней как-нибудь договорился! Да, он совсем важный стал, загордился… Хочется ему уже не просто на рынке торговать, копейку в дом приносить, а хочется, чтобы все его уважали, чтоб ползали перед ним. Хочется ему, смуглому колобку, чтобы любили его вот такие хорошенькие девушки с волосами как одуванчиковый пух…