Карен Робардс - Полнолуние

Но ведь никому не придет в голову, что именно она взяла деньги. Она уже больше не числится в конюхах Уайландской фермы. Четыре дня назад Молли попросила дать ей расчет. Это произошло в порыве ярости, о котором она пожалела уже через пятнадцать минут, поскольку и ей, и ее семье он обошелся слишком дорого. Даже если и учесть, что гнев ее был справедливым: Торнтон Уайланд, мерзкий внук владельца конюшен, грубо схватил ее за задницу.

Прошлой ночью – или, вернее сказать, сегодня утром – она пришла в конюшню за последним жалованьем. Молли знала заранее, что ей придется вымаливать деньги у Дона Симпсона и, быть может, даже безрезультатно, хотя тот и должен был заплатить ей за две недели работы. Он не любил, когда от него уходили служащие, и был очень мстителен.

Она даже подумывала о том, чтобы смирить гордыню и попроситься обратно. Хотя, скорее всего, ничего хорошего из этого и не получилось бы. Дон Симпсон частенько повторял, что он не верит в повторный шанс.

Не стоило ей показывать свой норов. Куда проще было бы спихнуть похотливую лапищу со своей задницы и обратить все в шутку, вместо того чтобы пинать хозяйского внука в пах, угрожая при этом обратить его в бесполое существо, если тому еще раз вздумается прикоснуться к ней.

Да еще высказать своему боссу все, что она думает о нем и его работе, после того как Симпсон в присутствии Торнтона Уайланда разорался на нее, обвинив в том, что она шумит в конюшне и пугает лошадей.

Ох уж этот характер… Молли и раньше-то страдала из-за него и не сомневалась, что и в дальнейшем неприятностей ей не избежать. Но в этот раз ей, конечно, следовало бы подумать о последствиях, прежде чем раскрывать свой рот.

Действовать не думая – для нее это было в порядке вещей. Именно так она и поступила, схватив мешок с деньгами.

Но теперь вставал вопрос: что делать дальше?

Если не считать лошадей да глазастой кошки, конюшня была пустой, когда Молли вошла туда. Симпсон всегда приходил на работу ровно в четыре утра, так что в ее распоряжении было целых полчаса. Конюха, дежурившего ночью, нигде не было видно. Да и вообще она никого не заметила. Ее тоже никто не видел. Никто не знал, что она в конюшне. Никто не знал, что она взяла деньги.

Может, ей следует отнести их обратно?

«Как же, додумалась, – ухмыльнулся внутренний голос. – Дождись еще ночи, прокрадись в конюшню с этими деньгами и положи туда, где взяла. Как будто их до сих пор никто не хватился. Как будто никто и не заметил их исчезновения».

А что, если ее схватят, когда она принесет деньги обратно? Молли содрогнулась от одной мысли об этом. Ведь это равносильно тому, как если бы ее поймали в момент кражи. О последствиях даже подумать было страшно.

Да и, кроме того, их просто нельзя нести назад. Одну двадцатидолларовую банкноту она уже потратила. Не в силах удержаться от соблазна, ошеломленная свалившимся на нее богатством – живой наличностью, которая не была заранее запланирована на оплату жилья, еды и прочих нужд, – она по пути домой остановилась у магазинчика «Данкин Донате» на Версаль-роуд. Дома малыши проснулись, разбуженные запахом свежих сдобных булочек и молока. Что за лакомство! Все дети, даже четырнадцатилетний Майк, который в последнее время редко проявлял энтузиазм, были в восторге.

Что бы ни случилось – пусть даже ей придется провести остаток дней своих в тюрьме или того хуже, – Молли никогда не пожалеет об этих булочках.

Как ни крути, но деньги им были нужны позарез. Воровать, конечно, нехорошо, но это лучше, чем голодать, особенно если учитывать и скорую перспективу оказаться без крова – ведь жилье ей как служащей конюшен предоставлялось со скидкой, за сто пятьдесят долларов в месяц. Только благодаря работе у них была и крыша над головой, скудное питание для нее самой и четверых детей, – и вот теперь работы не стало.

Все, чем она отныне владела, были пять тысяч наличными.

Но, разумеется, в тюрьму ей вовсе не хотелось. Как и другого, более страшного исхода. Что будет тогда с детьми?

Шаги, затопавшие по дощатым половицам ветхого крыльца, заставили Молли обернуться к двери. Поступь твердая, уверенная. Шаги делового человека. На детскую шалость не похоже. И это явно не сотрудник коммунальной конторы, пришедший отключить электричество или газ за неуплату. И не чиновник социальной службы, и не праздно прогуливающийся сосед-военный, пришедший пожаловаться на детей. Из прошлого горького опыта Молли знала, кому могут принадлежать эти шаги.

Все это было серьезно.

Она вскочила с табуретки, с которой обозревала свидетельство своей вины, и схватила со стола мешок с деньгами. Ей едва хватило времени, чтобы засунуть его в шкафчик под раковиной и вооружиться дробовиком, который хранился за холодильником, прежде чем раздался стук в дверь.

В ружье не было патронов – она боялась держать его заряженным в присутствии детей. Гильзы были спрятаны под матрацем в ее спальне, но стучавший в дверь не мог этого знать. Впрочем, ружье в ее руках было лишь средством устрашения, а вовсе не предназначалось для убийства.

Скрипнувшие пружины и оглушительный лай возвестили о том, что Порк Чоп тоже услышал стук. Огромная псина – помесь немецкой овчарки с непоймикем, – Порк Чоп своим устрашающим видом мог отпугнуть и дьявола. Черный, с рыжими подпалинами, с длинной курчавой шерстью, добавлявшей объем его и без того внушительным размерам, Порк Чоп на самом деле был безобиден, как котенок.

Но стучавший в дверь не знал и этого.

Царапая когтями по линолеуму, Порк Чоп чуть не сбил Молли с ног в своем бешеном рывке к двери. Он ощетинился и лаял так, что мог разбудить и мертвого.

«Буйвол», – мысленно обозвала его Молли и подошла к собаке. Крепко зажав приклад ружья под мышкой, она открыла хлипкую деревянную дверь и схватила Порк Чопа за ошейник, словно опасаясь, что он растерзает любого, кто окажется на пороге.

Пряные ароматы бабьего лета ворвались в приоткрытую дверь. Обычно хрустальная свежесть этой осенней поры действовала на нее умиротворяюще – Молли любила октябрь; любила яркий солнечный свет, брызжущий на пестрый ковер из золотисто-красных листьев, устилавших двор; любила мягкое осеннее тепло, запах дымка, витавший в воздухе. Но волнение, которое она испытала сейчас, нельзя было назвать обычным, так что прелесть погожего дня не вызвала в ней привычных эмоций.

За сетчатой дверью стоял мужчина. Молли не стала открывать эту дверь и молча смотрела на незнакомца, крепко вцепившись в ошейник Порк Чопа, неудержимо рвавшегося в бой. Его огромные челюсти угрожающе разверзлись, обнажив клыки, которые могли бы украсить любой фильм ужасов. Одного взгляда на собаку незнакомцу оказалось достаточно, чтобы отступить от двери.