Валентина Мельникова - Камень любви

Наконец Анатолий отставил пустую чашку, посмотрел на Татьяну. Взгляд у него снова стал задумчивым.

— Ты хорошо сделала, что согласилась съездить к Хуртаях. Многие не верят в то, что древние изваяния несут в себе силу.

— Силу? — изумилась Татьяна. — Выходит, Таис не просто так возила меня к Хуртаях? Это ты попросил ее?

— Нет, не просил. Но Таис знает обо всем и обо всех больше, чем мы думаем, только не сознается, — усмехнулся Анатолий. — Вон как глаза заблестели, когда твои серьги увидела. Так что не бойся, к Хуртаях вы не зря ездили.

Он поднялся на ноги. Посмотрел сверху вниз на Татьяну.

— Поверь, тут все пропитано магией древности — воздух, земля, деревья, камни. И время порой замедляет свой бег. Приглядись, послушай, как звучит степь. Зовет, манит… — И улыбнулся по-детски, смущенно. — Ты это скоро поймешь. И будешь возвращаться сюда снова и снова, если не захочешь остаться здесь навсегда…

— А ты романтик! — улыбнулась Татьяна.

— Это возбраняется? — удивился Анатолий. — Кроме работы человеку нужны хоть маленькие, но радости. Молодежь здесь заводит романы, орет песни возле костра. А тем, кто постарше, вполне хватает красок Хакасии. Разве плохо, если после раскопа, а он порой изматывает до изнеможения, человек хочет насладиться покоем и красотой, которых не найдешь в городах?

— Прости, совсем не хотела тебя обидеть, — повинилась Татьяна. — Мне тоже здесь нравится. Я так тебе благодарна, что вытащил меня в экспедицию! Но я не буду обузой. Хочу работать на раскопе. Ведь вы не только фотографируете находки, но и зарисовываете их?

— Обязательно! Работы прибавится всем, и для тебя найдется занятие, если не передумаешь. Но давай дня три подождем. Пока оглядишься, разберешься, что к чему. Придется работать на солнце, в жару. Весь световой день. Правда, после обеда, в самое пекло, даем людям передохнуть. Сиеста, так сказать. Но многие и в перерыве работают. Выдержишь?

— Постараюсь, — Татьяна улыбнулась.

Анатолий посмотрел на часы.

— Четверть часа у нас еще в запасе. Захватим сотрудника и поедем на раскоп. Тут с километр всего. — И спросил: — Может, еще чаю? Вон еще сколько пирожков осталось.

И она не смогла отказаться.

Глава 2

Пятнадцать минут прошли, чай был выпит, пирожки доедены, а сотрудник так и не появился.

Анатолий бросил взгляд на часы, перевернул пустую чашку вверх донышком и посмотрел на Татьяну.

— Помнишь, в больнице ты говорила о книге какого-то немца, которая хранилась в вашей семье. С портретом Мирона Бекешева…

— Помню, — кивнула Татьяна. — Но никогда ее не видела, только слышала пару раз, что была такая. Тетя Ася мимоходом вспоминала. Но она родилась в тридцать втором году, так что в войну ей было совсем мало лет. Книгу помнила слабо и точно не знала, то ли в войну пропала, то ли позже потерялась. Исчезла, и все. Причем единственная из старинных книг. Ее мама в блокаду сберегла библиотеку, ни одна книга не пошла на растопку.

— А позже она не пыталась узнавать у твоей бабушки, куда эта книга подевалась?

— Мама у нее умерла в пятидесятом, после того как дедушку в сорок девятом арестовали. В одно время со Львом Гумилевым.

— Да, я знаю об этом, — кивнул Анатолий. — Оба были осуждены на десять лет и отбывали срок сначала под Карагандой, а затем недалеко отсюда, в Междуреченске.

— Дедушку в пятьдесят шестом освободили и реабилитировали, но он перестал заниматься древними тюрками, увлекся археологией. В пятьдесят седьмом он снова женился, а в пятьдесят восьмом родился папа. Так что моябабушка — мачеха тети Аси, и, скорее всего, о книге ничего не знала.

— В те годы история тюрков, в том числе енисейских кыргызов, практически была под запретом. Ведь она противоречила идее мирного освоения восточных земель. Хотя лет триста-четыреста назад главным занятием русского человека в Сибири были не землепашество и даже не промысел зверя, а война.

Анатолий помолчал мгновение, словно собирался с мыслями, и заговорил снова:

— Меня эта книга сильно заинтересовала. Если она о Сибири, да еще с парсуной [2]Мирона Бекешева, то, чем черт не шутит, вдруг в ней упоминается Абасугский острог? Принялся искать. Практически пошел туда — не знаю куда, искал то — не знаю что. Ни имени автора, ни года издания. И все же кое-что откопал. В одном из научных журналов обнаружил статью твоего деда. Датирована сорок седьмым годом. А в списке источников — книга некоего Германа Бауэра, изданная не в конце восемнадцатого века, а в 1728 году в Санкт-Петербурге. Называется «Моя жизнь в Сибири». Понимаешь, «моя жизнь»! Однозначно — не описание с чужих слов, чем грешили рассказы других путешественников. Многие из них даже не бывали в Сибири. Для иностранцев все земли, что за Уралом, были за семью печатями. Русские власти боялись шпионов, которые могли бы разузнать короткий путь в Китай. Сведения об открытиях во время экспедиций в Сибирь считались секретными, и путешественники подписывали обязательства об их неразглашении. Поэтому за Урал мог попасть только тот иностранец, который устраивался на русскую службу пожизненно.

— Герман Бауэр? Ты сказал: Герман Бауэр? — Татьяна сжала кулаки, чтобы унять дрожь в ладонях.

— Тебе знакомо это имя? — быстро спросил Анатолий.

— Нет-нет, — смутилась Татьяна. — Выходит, он был русским подданным?

— Скорее всего! При Петре Первом немало немцев находилось на русской службе.

— Но как дедушка мог упомянуть эту книгу, если она исчезла?

— Выходит, в то время еще не исчезла, — с торжеством в голосе произнес Анатолий. — Возможно, ее спрятали уже после войны. Перед арестом твоего деда или чуть позже. Я подозреваю, что о тайнике знала только мать Анастасии Евгеньевны. Но она умерла, а тайник так и остался тайником.

— Но с какой стати ее надо было прятать? — удивилась Татьяна.

— Пока не знаю. Книга, скорее всего, вышла, как сейчас говорят, малым тиражом, и один экземпляр наверняка был подарен Мирону Бекешеву. Это косвенно подтверждает, что они были знакомы с Бауэром. Но издание было почти сразу уничтожено. Кажется, что-то в ней не понравилось церкви.

— И что ж ей могло не понравиться?

— Многое, наверно! Русские, жившие в Московии, считали свою землю средоточием святости и ритуальной чистоты. Это главное в идее псковского старца Филофея о Третьем Риме. Другие земли рассматривались как страны нехристианские, нечистые, в которых православному человеку побывать — большой грех. Еще в начале XVIII века священник узнавал на исповедях, не ездил ли кто в землю нехристей, не попадал ли в татарский плен, и так далее. Естественно, подобные грехи православному человеку прощались, но пребывание в нечистых землях считалось все-таки нежелательным.