Алюшина Татьяна - Утоли мои печали

– И… пе-сен-ка… мо-я! – прыгал Григорий.

Он прыгал и прыгал и чувствовал, как практически сразу отпустило напряжение, которое сковало его еще при подъезде к поселку, да так и не отпускало до этой минуты, чувствовал, как растворяется и уходит куда-то невольная тревога и темное в душе и мыслях, тяготившее все эти дни, с того самого момента, как он принял решение приехать сюда, в «родовое гнездо» на праздник.

Он прыгал все выше и выше и повторял эту нелепую песенку, а девушка смеялась заразительно, и было это действительно здорово…

Он остановился, попружинив ногами.

– Ну, вот и с приездом! – звонким от смеха голосом поприветствовала его девушка.

Вершинин спустился на пол, обул мокасины и, посмотрев на нее, спросил веселым тоном, заразившись ее радостью жизни и улыбаясь в ответ:

– А вы кто такая?

– О-о-о! – подняв указательный пальчик, смеясь, заявила она с наигранной таинственностью. – Я такая. Такая!

И вдруг развернулась и быстро ушла, на ходу махнув ручкой на прощание и оставив его слушать ее удаляющийся негромкий смех-колоколец.

– И что это было? – с недоумением вслух спросил Вершинин.

И рассмеялся, качая головой от комичной нелепости ситуации – не, ну надо же! Какая-то совершенно незнакомая девица вот так – на раз-два, уболтала его впасть в детство и поскакать на старой кровати. Да еще песенку петь при этом! Дурацкую!

Не, представить только… Он! Прыгает на кровати!..

Но вообще-то… настроение-то улучшилось, как говаривал Гришковец. Причем не просто улучшилось, а кардинально улучшилось, помогла-таки кроватотерапия, а?! Девушка ведь была права!

Он неторопливо спустился на первый этаж, прошел в большую гостиную и сразу увидел бабушку, сидевшую в своем любимом знаменитом «королевском» кресле с высокой спинкой, и ту самую незнакомую девушку с чердака, пристроившуюся рядом с креслом на корточках, о чем-то весело рассказывающую бабушке, которая посмеивалась ее рассказу и неосознанно поглаживала ее по ладошке жестом особого расположения и даже любви.

Незнакомка заметила Вершинина, что-то тихо сказала бабуле, поднялась с корточек, коротко поцеловала Глафиру Сергеевну в щечку и вышла из комнаты через дверь, ведущую на веранду.

– Обо мне сплетничали? – подойдя к бабуле, посмеиваясь, спросил Григорий.

– Ну, а о ком еще беседовать девушкам, как не о мужчинах, – улыбалась радостно ему бабуля.

Он подтянул стул от стола, поставил его рядом с креслом Глафиры Сергеевны, сел, поцеловал ее в щечку и обнял рукой за плечи.

– Ба, – спросил он, – а кто это?

– Как кто? – поразилась бабуля и даже отстранилась, чтобы лучше видеть выражение его лица. – Не узнал, что ли?

– Не-а. – И поинтересовался: – А что, должен был?

– Подразумевалось, что да, – усмехнулась Глафира Сергеевна. – Ты ж ее даже замуж звал.

– Поклеп и навет, – тут же уверил Григорий с наигранной серьезностью и поклялся: – Ни одной даме я не делал столь опрометчивого предложения, – даже руку поднял с раскрытой ладонью, жестом, поддерживающим клятву.

– А этой вот делал! – рассмеялась бабуля и переспросила: – Что, действительно не узнал? Это ж соседская Марьяна, дочь Добродеевых.

– Да ты что-о-о! – совершенно искренне поразился он и непроизвольно посмотрел в направлении, в котором скрылась девушка, словно надеялся ее увидеть.

– Какая красавица стала, а? – спросила бабуля, словно ребенка любимого нахваливала.

– Да я особо и не разглядел, – признался задумчиво Григорий.

– А ты приглядись, приглядись, – серьезно посоветовала Глафира Сергеевна. – Она не просто красавица, она умница необычайная, рукодельница и труженица великая, – и, сделавшись вдруг совсем серьезной, глядя в глаза внуку, добавила: – И она стала очень близким, родным мне человеком. Живет в поселке постоянно уж три года и спасает меня все это время от одиночества и тоски. Да и не только от них. – И вдруг снова сменила настроение и заулыбалась загадочно. – Вот ты бы женился на ней, так я бы уж как счастлива была. И за тебя сердце бы не болело.

– Ба, да ты что? – недоуменно посмотрел на нее внучок. – Она ж ребенок совсем! Я не по этим делам! Это мимо! Ты что?

– Какой ребенок?! – рассмеялась от всей души бабуля. – Это она ребенком была, когда ты ей жениться обещал, а это ж когда случилось? Двадцать лет прошло! Ей уж нынче двадцать пять исполнилось. А ты – ребенок!

– Офигеть! – ошарашенно заметил Григорий, обнял Глафиру Сергеевну двумя руками и, положив голову ей на плечо, вздохнул печально: – Ба, по ходу, это не она малолетка, а выходит, что я уже старый козлище, – и повторил ошарашенно: – Двадцать лет! Трындец!

– Ты не старый, – посмеиваясь с нежностью, сказала Глафира Сергеевна, погладив его по голове. – Старая у нас здесь я – одна за всех. А ты мужчина, вошедший в самую лучшую пору. Молодые дурковатые. Жениться тебе надо, Гришенька, – вздохнула она, продолжая его поглаживать. – Да за женщиной хорошей и надежной жить, в счастье и радости. Тогда и мотаться по свету перестанешь, непонятно от чего бегая, – помолчала и вдруг засмеялась тихонько: – А помнишь, как ты ей предложение-то сделал?

– Ну, еще бы! – засмеялся с ней Григорий. – Такое разве забудешь! Это ж легенда семьи! Эпос!

Июль в тот год был не яростно жарящий, а переменный, как ветреная женщина – то неделю жара несусветная палит, то резкое похолодание и даже дождик зарядит надолго с осенним намеком, то снова жара. Неизвестно как кому, а природе подмосковной эти перепады были явно в удовольствие и на пользу. Вместо вечно желто-сухой жесткой стерни, во что обычно в это время превращались луга, просторы ярко зеленели сочной травой, окрасившись чуть ли не как в мае.

Гриша с родителями ехал в «родовое гнездо» на отцовском стареньком «опельке», купленном в прошлом году у знакомого, гонявшего машины из Европы и продавшего его с очень большой уступкой по той причине, что эту машину пытались у них «отжать» в Польше дорожные бандиты, погоня была жесткой, и движок нехило так побили. Но Павел Петрович, посмотрев машину, предложил посмотреть ее и сыну и поинтересовался его мнением со всем уважением и вниманием:

– Ну, что думаешь, Гриш, брать? Сделаем?

– Да сделаем, бать, не вопрос, – вытирая руки ветошью, солидно уверил семнадцатилетний Григорий отца. – Сам же видишь.

Еще бы не сделать! Они с отцом из мусора болид скоростной сделать могут вполне реально! Ну, не болид – ладно, – но приличную машину точно, хобби у них одно на двоих. А если еще и дед подключится, коли время найдет в своем плотном рабочем графике, то тогда и вообще ракету намайстрячат, за милую душу.